Оглядываясь назад, нельзя не признать, что это был великолепный план. Когда ты смотришь в глаза, жмешь руку, называешь свое имя, у человека нет оснований думать, что ты говоришь неправду.
— Новая машина? — говорит Джозеф, когда я помогаю ему сесть на пассажирское сиденье.
— Взяла напрокат. Моя в ремонте. Я разбила ее.
— Авария? Ты в порядке? — спрашивает он.
— Я в порядке. Сбила оленя.
— Сначала машина, и родственница скончалась… За минувшую неделю произошло столько неизвестного мне. — Он складывает руки на коленях. — Я соболезную вашей утрате.
— Спасибо, — напряженно отвечаю я.
Мне хочется сказать: «Умерла моя бабушка. Вы знали ее. Наверное, вы ее даже не помните. Сукин сын!»
Но я, крепко обхватив руль, не свожу взгляда с дороги.
— По-моему, нам нужно поговорить, — начинает Джозеф.
Я искоса смотрю на него.
— Давайте поговорим.
— О том, как и когда вы это сделаете.
По моей спине бежит пот, хотя кондиционер в машине включен на полную мощность. Не могу пока с ним об этом говорить. Лео с приемником недостаточно близко, чтобы записать разговор.
Поэтому я поступаю так, как он мне делать не велел.
Я поворачиваюсь к Джозефу.
— Вы сказали, что знали мою маму.
— Да, не стоило делать из этого тайну.
— Я бы сказала, что эта маленькая невинная ложь — самая меньшая из ваших проблем, Джозеф. — Я притормаживаю на желтый свет. — Вы же знали, что моя бабушка была узницей концлагеря.
— Да, — отвечает он.
— Вы ее искали?
Он смотрит в окно.
— Я никого из них не знал по имени.
Я еще долго стою на светофоре, даже когда включается зеленый, пока мне не начинают сигналить машины, и думаю о том, что на мой вопрос он так и не ответил.
Когда мы подъезжаем к дому Джозефа, фургон с коврами стоит в условленном месте, на противоположной стороне улицы. Лео я не вижу, он где-то в кузове, сидит с приемником и ждет.
Я помогаю Джозефу подняться на ступени крыльца — он опирается на мою руку, когда не может взобраться самостоятельно. Я уверена, что Лео наблюдает за мной. Несмотря на утреннюю историю о супергерое, я знаю, что он готов в случае необходимости прийти мне на помощь — он не заблуждается насчет того, что от божьего одуванчика, который едва в состоянии передвигаться, может исходить угроза. Лео рассказывал мне, что однажды восьмидесятипятилетний старик вышел из дома и начал стрелять — повезло, что у него была катаракта и он стрелял не целясь. «У нас на работе есть поговорка, — добавил Лео. — Если ты убил шесть миллионов, плюс-минус один не имеет значения».
Как только в замке поворачивается ключ, Ева бросается навстречу хозяину. Я поднимаю крошечную собачку и сажаю Джозефу на руки, чтобы она облизала ему лицо. Он широко улыбается.
— О, mein Schatz, как я по тебе скучал!
Глядя на их воссоединение, я понимаю, что для него это идеальные отношения. Чтобы его любили без всяких условий. Чтобы это существо понятия не имело о том, каким он раньше был чудовищем. Чтобы кто-то мог слушать его слезливые признания и не предать его доверия.
— Проходите, — приглашает Джозеф. — Я сделаю нам чай.
Я следую за ним в кухню. Он видит на столе свежие фрукты, открывает холодильник, находит там молоко, сок, яйца и хлеб.
— Вы не должны были этого делать, — говорит Джозеф.
— Знаю. Но мне хотелось.
— Нет, я имел в виду: не стоило утруждаться.
Как будто убивать его мне хочется!
«Была не была!» — думаю я.
— Джозеф! — Я выдвигаю стул, жестом приглашаю его присесть. — Нам нужно поговорить.
— Надеюсь, вы хорошо подумали?
Я сажусь напротив него.
— Разве я могла не думать?
Слышу, как на улице стрекочет газонокосилка. Окна в кухне открыты.
Черт!
Я преувеличенно громко чихаю. Встаю, обхожу стол, начинаю закрывать окна.
— Надеюсь, вы не против? Пыльца меня убивает.
Джозеф хмурится, но он слишком воспитан, чтобы жаловаться.
— Я боюсь того, что будет потом, — признаюсь я.
— Никто не увидит ничего подозрительного в смерти девяностопятилетнего старика, — смеется Джозеф. — А из родных у меня никого не осталось, вопросы задавать некому.
— Я сейчас не о юридических аспектах, а о моральных. — Я ловлю себя на том, что начинаю волноваться, и приказываю себе прекратить, думая о том, что Лео сейчас слышит, как шуршит мое платье. — Я чувствую себя дурочкой, задавая подобные вопросы, но вы единственный, кто может меня понять, ведь вы были там. — Я поднимаю голову. — Когда убиваешь человека… как потом с этим живешь?
— Я сам просил помочь мне умереть. А это разные вещи.
— Разве?
Он тяжело вздыхает.
— Может, и нет, — признает он. — Вы будете думать об этом каждый день. И надеюсь, будете считать это актом сострадания.
— Вы так к этому относились? — спрашиваю я — самое обычное течение разговора! — и замираю в ожидании ответа.
— Иногда, — говорит Джозеф, — они были такими слабыми. Многие из них. Они хотели освободиться, как я сейчас.
— Наверное, вы именно это внушали себе перед сном. — Я подаюсь вперед и ставлю локти на кухонный стол. — Если хотите, чтобы я вас простила, вы обязаны рассказать мне обо всем, что делали с ними.
Он качает головой, на глаза у него наворачиваются слезы.
— Я уже все рассказал. Вы знаете, кто я и чем занимался.
— Джозеф, какое самое ужасное преступление вы совершили?
Я задаю вопрос, и меня тут же осеняет — мы играем с огнем. То, что убийство Дары было зафиксировано в документах, вовсе не означает, что оно стало самым отвратительным преступлением, совершенным Райнером Хартманном против узниц. Это означает только одно — на этом преступлении он попался.
— В лагере были две девушки, — начинает он. — Одна из них работала у… моего брата, в его кабинете. Там стоял сейф с деньгами, которые находили в вещах заключенных. — Он потирает виски. — Понимаете, все так делали. Отбирали вещи. Драгоценности и деньги, даже партии бриллиантов. Некоторые офицеры, работавшие в концлагерях, стали очень богатыми. Я слушал новости и понимал, что жить рейху осталось недолго — пока американцы не ввяжутся в войну. Поэтому я все рассчитал заранее. Хотел взять как можно больше денег и обратить их в золото, пока они не превратились в бесполезные бумажки. — Джозеф пожимает плечами, смотрит на меня. — Узнать код сейфа оказалось парой пустяков, я же был лагерфюрером. Я подчинялся только коменданту, и когда от меня чего-то требовали, то не стоял вопрос, смогу ли я, а только насколько быстро смогу. Поэтому однажды я, узнав, что брата в кабинете не будет, открыл сейф, чтобы забрать все, что смогу вынести. Меня увидела девушка, секретарша брата. Она привела с собой подругу, которая работала на улице… Привела ее в кабинет, пока брата не было. Наверное, чтобы погреться, — продолжает он. — Я не мог допустить, чтобы девчонка рассказала брату то, что видела, поэтому застрелил ее.
