Сапгира, указывающий на существование некоего «целого», к которому поэт стремится и которое все время ускользает.
Еще один принцип «канонической», ориентированной на правила поэзии Сапгира – игра точками зрения, субъектами. Смена точек зрения выявляется на разных уровнях текста с помощью синтаксических со-противопоставлений и речевых конструкций:
…горных вершин подернутых дымкой
…текущими клочьями туч
…встающими в полнеба облаками
…резким синим небом («Путеводитель по Карадагу»)
Точки зрения дополняют одна другую, составляя в итоге мозаику, модель мира. Но модель оказывается до странности простой, даже подчас примитивной, когда эти составляющие компоненты собраны. Мир словно теряет свою глубину и смысл вообще, становясь всеохватным, но плоским:
Но слава Богу в мире есть окно
Там облачно – недаром тень в палате
Там в белой раме – город на закате
Далеко – пляж… зеленая волна…
Так явственно, что можно все потрогать!
С трудом в подушку упирая локоть
Я обернулся: за окном – стена. («Окно»)
В стихотворениях Г.Сапгира множество точек зрения в пределах одного стихотворения обусловлено иной задачей. Целостная мозаика легко составима, но лишается того высшего смысла, который присущ каждой самоценной детали. Поэтому задача лирического субъекта – не постичь целое, а понять значение части в этом целом, каждого бесконечно малого, в котором сокрыта своя загадка. Герой не останавливается на невозможности познать истину целого, а пытается понять истину частного, не собирает целое из осколков, а разбирает мир на куски, а текст на слова. При этом оказывается, что части мозаики нанизываются друг на друга, образуя противоречивые цепочки:
Она сопротивлялась
Она не сопротивлялась
Сверху на них глядели
Сверху на них никто не глядел («Путеводитель…»)
При этом сам лирический субъект остается не просто частью калейдоскопа, «одним из» (как у Бродского), он – единственная связующая нить, он самоценен и находится вне рееста:
…я тоже – всегда – и повсюду – море! Я был – небо! Я буду —
И наконец кто-то…
Моими ушами услышит – зной
И моими глазами увидит – ветер бегущий. («Зной и ветер»)
«Я» не растворяется в других и не теряется в каждом, а осознает собственную ценность, неповторимость и потому четко отделяет себя от других:
Я – а не другой умру – меня не
Станет – МЕНЯ на самом деле —
А не того о ком я думал… («О смерти»)
Но именно в силу своей исключительности герой может на время отождествлять себя с любым носителем точки зрения, «переселяться», смотреть на мир чужими глазами:
Стать дымком «золотого руна» —
Медовым духом
Поманить ноздри женщины
Этот в мягкой шляпе – приключение
И вдруг
Обернуться и глянуть
Стеклянным глазом гомосексуалиста («Недоносок»)
В результате временного отождествления, отражения героя в других он впитывает чужие черты, констатирует мозаичную природу своего я: «Мы – отсветы, чужие отголоски…» («Этюды в манере Огарева и Полонского»).
Именно поэтому герой одновременно и похож на всех сразу – и уникален:
Но как я одинок на самом деле
Ведь это я все я – жасмин и моль
И солнца свет («Дух»)
В то же время герой не всеяден, он освобождается от одних отражений, стремясь к другим:
Тот который сейчас мне диктует
Может приоткрыться:
Это ревущее
Слепящее
Выдувающее душу ужасом
«я» уничтожающее —
Разве это я? («Другой»)
В «Сонетах на рубашках» реализован субъектный синкретизм и нерасчленимость Я, Ты и Он. В первой строке сонета «Тело» это ОНО (тело), но оно же —Я («стыну гипсом»). В финале снова грамматически выражено отстранение:
Но вчуже видеть просто смехотворно
Как это решето спит! любит! ест!
Подобным образом выстроен и сонет «Дух»: описание себя со стороны («Звезда ребенок бык сердечко птичье – / Все вздыблено и все летит») дополняется субъектной центрированностью: «люблю». При этом нет границ между «оно» и «я»: «Ведь это я все я – жасмин и моль и солнца свет».
Даже в сонете «Она» грамматика 3‐го лица, заявленная в заглавии, нарушается («меня вращали в барабане»), а в финале текста Я и ОНА сливаются: «Я пахну свежестью – рубашка!».
При этом в ролевых стихотворениях, таких как «Приап» или «Чемодан», Я остается грамматически неизменным. Но даже в этом случае семантика субъекта требует взгляда на себя со стороны:
А я устал я отощал давно
За что мне век закончить суждено
Цыганским чемоданом эмигранта!
Буквальный диалог ТЫ и Я видим в стихотворении «Рукопись», где текст обращается к читателю, здесь буквализуется метафора разговора читателя и текста:
Начало: «Граф дает сегодня бал»
Конец: «Убит бароном наповал!»
Я – пыльный том седого графомана
Но лишь открой картонный переплет
Предутренней прохладою пахнет
И колокол услышишь из тумана
Разгадку субъектной сложности видим в лингвистических сонетах:
Ты, я, они – из одного зерна
Я вижу лоб священного слона…
Лингвист укажет множество примеров
Латинский и г н и с и о г о н ь – в родстве
И на закате окна по Москве
Как отблеск на мечах легионеров
«Сонет о том, чего нет» вызывает к бытию отсутствующее в быте:
Леса и степи, стройки и ракеты
Есть даже люди в захолустье где-то
И видит Бог! – хоть Бога тоже нет
Заглавие «Пьяный сонет», казалось бы, предполагает субъектную определенность и первое лицо, однако повествование ведется в неопределенной грамматической форме (ОН может быть и МЫ/Я):
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком —
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чертиков! до положенья риз!
Интересный
