– Ну? Идём, – ворковала она, когда малыш заворожённо застыл перед мигающей рекламой в витрине. – Идём, Свен, нам надо домой…
– Нет! – взвизгнул он, однако мелкими шажками догнал коляску и попытался взгромоздиться на сиденье.
Лена помогла ему сесть, закрепила ремень, а когда снова выпрямилась, чтобы продолжить путь, увидела меня, стоящего неподалёку.
– Гуннар? – сказала она, широко раскрыв глаза.
– Привет, Лена, – ответил я, вынув руки из карманов. – Я хотел поблагодарить тебя за пакет. – Вообще-то я хотел сказать ей гораздо больше. Я хотел попросить у неё прощения за многие вещи, которые я говорил или делал в то время, когда мы были вместе. За те многие случаи, когда я обманывал её, оставлял одну, грубо с ней обходился, пользуясь её добротой…
Но у меня язык не повернулся сказать все это. Прошлое осталось позади. Лена хоть и смутилась от моего неожиданного появления, но светилась довольством и счастьем, которого я в ней никогда не видел. Зачем же лишний раз тревожить старое?
– А, да, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Я ведь обещала тебе, и это было не трудно.
– Всё равно спасибо.
– Пожалуйста. – Возник момент смущения, который её сын перебил негодующим криком. Он принялся нетерпеливо раскачиваться корпусом взад и вперёд, надеясь таким образом привести коляску в движение.
– А это, значит, и есть Свен, – сказал я. Чтобы что-то сказать.
Свен остановился, услышав своё имя.
– Да, – кивнула Лена. – Это он. – Она ласково поправила на нём шапку. – Ему, слава Богу, уже лучше. – Она запнулась, но потом продолжила: – У него было нарушение обмена веществ, которое в прежние времена привело бы к инвалидности, понимаешь? Но, к счастью, сейчас уже научились с этим бороться, и врач говорит, всё будет хорошо. Я так рада.
– Да, – сказал я. – Ещё бы.
Решётчатый поддон под сиденьем коляски был полон игрушек, сменной одежды и запасных подгузников. Среди них я заметил белую бутылку с широким горлом и с логотипом, который теперь я и издали ни с чем не спутаю: «Рютлифарм».
– Ты выглядишь лучше, – сказала Лена и смущённо улыбнулась. – Почему-то.
– Только постарел, – ответил я.
– Нет, это другое… – Она подыскивала слова. – Как будто раньше твою голову окутывали чёрные тучи, а теперь они рассеялись.
Я смотрел на неё и не находил, что сказать.
– А ты… – начал я, но мне пришлось откашляться от хрипа, – ты выглядишь великолепно. Правда. Кажется, у тебя все хорошо, всё это… ну, ты поняла…
Она улыбнулась, кивнула. Свен опять начал хныкать.
– Да, – сказала она.
– Ну так вот, – продолжал я лепетать, неловко разводя руками, – я правда хотел просто поблагодарить тебя и… ну… – И потом я всё-таки сказал: – Я сожалею о многом, что сделал тогда. Я часто поступал… нехорошо. – Я чувствовал, как обливаюсь потом под курткой. Хотя это было убого даже для первой попытки.
Она снисходительно улыбнулась.
– Да, было дело.
– Домой, домой, домой, – верещал мальчик и сердито выгибался.
– Слышишь? – сказала Лена. – Надо идти.
– Да, – сказал я и отступил в сторонку. – Конечно. Извини, я… Я не хотел тебя… Ему, наверное, холодно, да?
– Ну уж только не холодно. Разве что скучно. – Она вдруг проницательно взглянула на меня. – Гуннар, что с тобой?
– Ничего. Правда ничего.
Она решительно достала из поддона коляски бутылку с питьём, отвинтила крышку над соской и протянула сыну, который воодушевлённо принялся сосать.
– Рассказывай.
Я открыл рот, чтобы заверить её, что рассказывать нечего, но потом меня словно прорвало, я выложил всю историю с Гансом-Улофом, историю с Ингой – фразами, которые в моих собственных ушах звучали бессмысленно, срываясь с губ вместе с белыми облачками пара, но Лена, казалось, всё равно всё понимала.
– Я сам это сделал, понимаешь? – сказал я в завершение дрожащим голосом. – Этот кошмарный мир, в котором я прожил всю свою жизнь, я создал себе сам. Я замуровал себя, воздвиг себе собственноручно тюрьму из страха и недоверия. Я хотел защитить Ингу, мою семью… но в итоге тем самым и погубил её. Как мне это исправить? Как выбраться из этого?
– Но, Гуннар, – тихо сказала Лена. – Ведь ты уже выбрался.
– Что?
Она отвела со лба выбившуюся прядь.
– То, что ты рассказываешь, может рассказать только тот, кто уже выбрался из этой тюрьмы. Снова исправить… Ничего не исправишь в том, что уже случилось. Но Инга бы не захотела, чтобы ты оставался в своей тюрьме, она бы хотела, чтобы ты жил свободным.
При этом она взяла мою руку, сжала её и улыбнулась. И тут же снова отпустила, потому что её сын опорожнил бутылку и снова начал хныкать, и действительно пора было идти. Я смотрел ей вслед, пока она с малышом не свернула за угол, в последний раз махнув мне рукой, и больше я её не видел.
Но когда сейчас я вспоминаю об этом, мне кажется, что меня бы уже не было в живых, если бы я тогда её не встретил и если бы она не пожала мне руку.
Остаток дня я прокатался на метро, бесцельно, без плана, с ослепшими от слёз глазами, смотрел в окна, ничего не видя, выходил на конечных станциях и снова садился в поезд, пока не совершилось чудо – иначе я не мог это назвать. Когда я снова вышел на поверхность, это было похоже на утро после кризиса высокой температуры: жар ещё не спал, но уже ясно, что дело идёт на поправку. Я опять был в состоянии понять, что показывают часы, и строить планы на ближайшее время.
В первую очередь я выполнил обещание: позвонил Софии Эрнандес Круз в Гранд-отель и рассказал ей, чем кончилось дело. Остальное время, оставшееся до закрытия магазинов, я потратил на восхитительно банальное занятие: подыскивал мебель для новой квартиры.
В половине девятого вечера я наконец вошёл в Senvito на Регерингсгатан. Интенсивный запах спагетти, томатного соуса и чеснока встретил меня вместе с кельнером, который спросил, заказан ли у меня столик. Его скептический взгляд привёл меня к осознанию того, что мне неплохо было бы полностью пересмотреть и свою внешность.
– Нет, – признался я. – Но я хочу посмотреть, нет ли здесь одного человека.
– Пожалуйста, – сказал кельнер и дал мне дорогу, но в этом слове прозвучало также: «Я за вами смотрю».
Тот, кого я искал, был действительно здесь. Более того, он и сидел, заметный и крупный, за тем же столом, где я надеялся его найти. Мужчина неизменных ритуалов.
– Вы видите меня удивлённым, – церемонно, но без малейшего удивления сказал мой бывший адвокат Туве Мортенсон и оглядел меня поверх своих узких очков. Я сел напротив него. Перед ним стояла большая тарелка «антипасти» и початая бутылка кьянти, которая гарантированно происходила из самого конца карты вин с самыми высокими ценами. – Но можно ли мне всё же исходить из того, что вы здесь не случайно и не только для того, чтоб поздороваться со мной?
