пели… У Луконина, что жил рядом с нами, играли в волейбол. Легче всех было Евгению Евтушенко – как самому высокому и гибкому. Он взметывался над сеткой и легко забивал голы»{609}.
Алексей Арбузов был дружен с коллегой-драматургом и переделкинцем Леонидом Антоновичем Малюгиным. Они сблизились на основе общей любви к футболу. Арбузов и Малюгин вместе бывали не только на футбольных матчах, проводившихся в СССР, но и за рубежом. Компанию им составляли Юрий Трифонов, Константин Есенин, Исидор Шток. В 1960-е годы Малюгин почти каждое утро летом приходил к Арбузову, затем они отправлялись на прогулку, обсуждая спортивные события. С сыном Арбузова Кириллом Малюгин играл в настольный теннис: «В те годы приобрести хороший спортивный инвентарь было довольно трудно. Поэтому мы сами соорудили стол для пинг-понга, который летом ставился на заднем дворе. Там мы и устраивали чемпионаты. В них позднее участвовали многие наши именитые гости-литераторы и театральные режиссеры»{610}.
Многих писателей, разных по таланту и жанровым пристрастиям, роднило общее увлечение садоводством и огородничеством. Самым известным садоводом здешних мест считался Леонид Леонов. Селекционер Леонид Колесников, тот самый, что высадил в Москве в Измайлове сиреневый сад, назвал в честь писателя сорт сирени – «Леонид Леонов». Дочь Леонида Максимовича рассказывает, как зарождалось это увлечение ее отца, да что там увлечение – страсть, не менее сильная, чем для других футбол:
«Гиблый участок земли на самом краю поселка. Болото, сырость, вместо почвы глина, и даже самые неприхотливые полевые цветы брезгали и не рисковали селиться на этой трясине. Пока дети, надев панамки и высокие боты, бегали под жарким солнцем по этой топи, родители рыли канавы и приносили из леса первых поселенцев – березы и рябины. В судьбе пустыря наступал перелом… Убогое поле радовалось своему преображению и встречало гостей-садоводов ответным теплом. Растения, прижившись, разрастались, пышно цвели. Первые “жители” были просты и неприхотливы – львиный зев, табак, георгины, душистый горошек. Затем приехали кусты смородины, молодые яблоньки и вишни. Но только после того, как в 1950 году мои родители построили собственный дом, участок постепенно стал превращаться в ботанический сад».
Вот и получается, что не чуравшийся грязной работы Леонов (о том, как он лично осушал свой заболоченный участок, сообщала Молотову еще Шагинян), тянувшийся к земле и всему, что на ней произрастает, борясь с естественными природными условиями, стал профессиональным садоводом. «Зеленая компания с каждым годом множилась, – продолжает дочь писателя. – Из Сибири приехали кедры, прихватив с собой кандык и лилию кудреватую, с горных ручьев Канады – экзотический пельтифиллум, с Камчатки – лизихитон и симплокарпус вонючий… С годами владельцы переделкинского сада стали квалифицированными специалистами. Прекрасная память помогала отцу сохранять огромный объем знаний о растениях: их происхождение, подробности о необходимом для нормального развития климате»{611}.
Что только не росло на участке Леонида Леонова – и джеферсония, и рододендрон, и папоротник, и осока. В теплице поселились орхидеи и кактусы, в небольшом бассейне – кувшинки. Особенную приязнь испытывал писатель к дикому пиону из Крыма, ни за что не соглашаясь откопать для дочери кусок корневища, дабы не нарушить материнский куст. И вдруг через год-другой у ее крыльца вылез новый молодой пиончик! Леонид Максимович был озадачен: как такое чудо могло произойти, неужели из маленького семечка?
Прекрасный сад разбила на своем участке и семья Николая Вирты, который привозил саженцы с Тамбовщины, из Мичуринска. «Так как это были отборные сорта, а уход за ними был грамотным, то с некоторых пор сад из радости становится обузой, потому что одной семье невозможно было употребить все это немыслимое количество ягод, сливы, яблок. Мы все это собирали в корзины, начиная с клубники, потом шла смородина, потом яблоки “Московская грушовка” и посылали в Москву своим близким и не близким знакомым. “Примите, ради бога, плоды земли. Ведь не пропадать же им. Просто как-то неудобно перед садом!” Николай Вирта был страстным садоводом. Цветники из флоксов, георгинов, пионов, табака, золотых шаров поражали всех наших соседей. Но и мы ходили к ним смотреть, что и как у них произрастает, – к Кассилям, к Катаевым, к Чуковским. Однако в любви и чуткости к природе с моим отцом мог сравниться только Леонид Леонов, автор “Русского леса”»{612}, – свидетельствовала дочь Николая Вирты Татьяна Николаевна.
Илья Григорьевич Эренбург более всего предпочитал тюльпаны, причем голландские сорта. Профессор-генетик Валерий Сойфер в 1955 году учился в Тимирязевской академии, был членом студенческого литобъединения, руководителем которого числился Эренбург. Однажды Сойфера спросили – не мог бы он каждое воскресенье приезжать в Переделкино: выдающемуся советскому писателю и общественному деятелю, лауреату трех Сталинских премий нужно помочь с выращиванием цветов в оранжерее. Студент согласился, и Эренбург стал присылать за ним в общежитие свою шикарную черную машину с шофером. Сойфер копался на даче писателя до темноты, затем его отвозили обратно. Илья Григорьевич рассказал студенту, что «иногда специально летает в Голландию покупать луковицы сортов, наиболее интересных по расцветке и форме. Услышанное показалось мне совершенно невероятным. Представить себе, что советский человек может по своему желанию взять билет и полететь в капиталистический мир только за тем, чтобы купить в свой садик тюльпаны особой раскраски, я не мог»{613}. Хорошо еще, что об этой приязни не знал Михаил Шолохов: он ведь тогда на писательском съезде поставил в укор Илье Григорьевичу любовь к парижским каштанам. А тут, видишь, еще и тюльпаны!
Проводил время в саду и на грядках Пастернак. Борис Леонидович любил и понимал огород. «Он занимался им сам и обменивался рецептами с Фединым, жившим через забор и тоже возделывавшим сад. Они делились семенами деревьев, красивых цветов, выписывали Бог знает откуда всякие растения диковинные, садовников нанимали и гуляли по этой аллейке и по окоёму “Неясной поляны”»{614}, – вспоминает Алла Рахманина.
Я за работой земляной
С себя рубашку скину,
И в спину мне ударит зной
И обожжет, как глину.
Я стану где сильней припек,
И там, глаза зажмуря,
Покроюсь с головы до ног
Горшечною глазурью.
Эти строки Борис Леонидович, возможно, и сочинил, держа в руках любимую лопату, и перекапывая ею огород, где он сажал картошку, кабачки, лук, морковь, капусту, помидорчики и другие овощи. Его часто можно было увидеть пропалывающим грядки от сорняков, поливающим свою рассаду, которую он каждую весну бережно высаживал. Пастернак квасил капусту и солил огурцы. А как же иначе – сама «съедобная» фамилия обязывала писателя стать еще и огородником! Сажал он и яблони в саду. И как же приятно было по осени делиться дарами природы (и
