несколько дней назад в Москве, «этой, как он выразился, аномалии почище Бермудского треугольника», бесследно исчез атташе посольства по делам культуры месье Жермен Сен, выехавшего в Новую Москву по делам на автомашине марки «Порше Кайен», принадлежащем посольству государства Антигуа и Барбуду.
– Очень хорошо! – неожиданно обрадовался в общем-то не радостной информации Альберт Иванович. – Ваш этот Сен Жермен у нас!
– Простите, но мы такого не знаем.
– Как? – опешил реаниматор. – Только что сами сказали, что, не дав весточки, канул в вечность, как в Бермудском треугольнике…
– Это месье Жермен Сен.
– Какая разница! У нас, простите, говорят, что от перестановки слагаемых сумма не меняется.
– Какая сумма?
– Это я к слову. А вообще, конечно, заплатить будет нужно. В бухгалтерии всё подсчитают. Реанимационные мероприятия, три дня в морге…
– В морге?
– Да, в морге.
– Почему в морге?
– Потому что там ему самое место.
Абонент Альберта Ивановича, говоривший с южным акцентом армянина или азербайджанца, замолчал. Через минуту, когда до него дошёл «скрытый смысл» сказанного, спросил:
– Он что, умер?
– Умер, – подтвердил Альберт Иванович. – Тело выдадим после опознания. И справку о смерти вашего бессмертного Сен Жермена…
– Спасибо, – сказал третий секретарь посольства Антигуа и Барбуду. – Когда можно приехать?
Альберт Иванович взглянул на свой «Ролекс».
– Да после обеда милости просим.
Реаниматолог взялся было снова за айфон, но, подумав, сунул его в карман. Доверять и проверять по телефону было опасно. В морге даже в годы жестокой борьбы за трезвость талантливого, но порой аномально соскакившего с поводка народа, вожделенная для очередного калифа на час трезвость была в большом непочёте.
Больничный морг находился в отдельно стоявшем жёлтом доме, у глухого железного забора, выкрашенного в ядовито-зелёный цвет. Ашота Посрамяна, армянина неопределённого возраста, руководивший заморозкой и выдачей родственникам людских тел, отработавших и отслуживших свой гарантийный срок (или вышедших из строя ещё до окончания гарантии), Альберт Иванович про себя называл Цербером. В глаза – «дорогой Ашот».
– Дорогой Ашот, – сказал Альберт Иванович, пожимая чернявому крепышу руку, пропахшую формалином и армянским коньяком. – Тут у тебя наш неопознанный жмурик лежит. Ну, тот, что с «Порше»…
– Ну, лежит, – кивнул Цербер чёрной гривой.
– Опознали его. Сен Жермен это… Граф такой был, бессмертием своим прославился.
– Бессмертием прославиться нельзя, – серьёзно ответил Цербер.
– Это почему же? – не принял возражения реаниматор.
– Бессмертных не бывает, – грубо сказал Ашот. – Бывают безвестные.
– Это атташе одного малюсенького посольства, страну сразу так и не запомнишь…
– Мне без разницы, – перебил Цербер. – Номер?
– Номер, – Альберт Иванович заглянул в электронную записную книжку. – Номер сто пятнадцать дробь тринадцать.
– Другое дело.
Цербер быстренько подошёл к многоэтажному стеллажу, откуда на реаниматора повеяло ледяным холодом, и выдвинул нужный ящик.
– Чёрт, чёрт, чёрт! – трижды прокричал испуганный Цербер.
– Что случилось? – спросил реаниматолог и, взглянув на выдвинутую Ашотом ячейку, обомлел: вместо привычного замороженного трупа на металлической доске лежала большая чёрная собака. Шерсть её покрылась инеем, жёлтые глаза с красными вкраплениями были приоткрыты. Казалось, что она с потаённой угрозой смотрела на потревоживших её вечный сон.
– Бляха муха!.. – воскликнул врач. – Действительно, чертовщина какая-то!
– Это студенты, сволочи, подшутили, – отходя от ужаса, пролепетал Цербер белыми губами. – Они вчера тут трупаки резали, всё в кулачки смеялись… А девки визжали. Попугать, блин, решили своих баб.
– Сволочи, – согласился Альберт Иванович с Посрамяном. – Только через час из посольства приедут своего Сен Жермена опознавать. Что предъявим, дорогой Ашот?
– Чёрного пса… – почесал гриву крючковатым пальцем Цербер.
– Тут же и вылетишь с работы.
– Чёрт, пронблема… – произнося слово «проблема» через «Н», протянул заведующий моргом.
– Что делать?
– Запаяем пса в цинк! – вдруг осенило «дорогого Ашота». – Он же в автокатастрофе коньки отбросил, этот Сен Жермен? Ну вот, обычная практика, когда изуродованные тела хоронят в цинковых гробах.
– Конгениально, Цербер! – забыв, что может схлопотать за жестокую кличку, воскликнул врач. – Только объясняться с представителем посольства сам будешь.
– А что делать, скажи, дорогой?
– Делать, ты прав, больше нечего… – вздохнул Альберт Иванович.
Через три часа, оформив всю необходимую в таких случаях бюрократию, представители посольства увезли цинковый гроб в своё посольство. Третий секретарь посольства Антигуа и Барбуду, погладив холодный серый металл, сказал в мемориальном зальчике морга при коротенькой, но запомнившейся Посрамяну и всем остальным официальным и партикулярным лицам, присутствовавшим на церемонии прощания:
– На главном острове Малой Аномальной дуги мы похороним тебя, незабвенный друг, с такими торжественными почестями, что и королям Антигуа и Барбуду не снились! Ты вечно будешь в сердцах наших, незабвенный Жермен Сен!
С этими словами посольский секретарь отмусолил Ашоту Посрамяну три стодолларовые бумажки, хотел дать и четвёртую купюру, но, выдавив из себя слово «кризис», зажал её в своём потном кулаке.
– Мы тоже его помянем… Несмотря на мировой кризис, дорогой. Так сказать, соответственно проплаченному пожертвованию… – разочарованно выдохнул заведующий больничным моргом.
С этими словами главный хранитель замороженных тел молниеносным движением сунул валюту в карман халата. Его помощники, ревниво следившие за руками своего начальника, которым мог бы позавидовать любой иллюзионист мира, так и не смогли на вскидку определить: три там было зажато бумажки или четыре? Но не очень переживали по этому поводу – наперёд знали, что «дорогой Ашот» и на этот экстраординарный, прямо скажем – аномальный случай, впервые зафиксированный работниками морга в образцово-показательном лечебном учреждении столицы, значительно занизит сумму, полученную им лично.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Факты из будущей жизни Новомосковской и других аномальных зон
Мария и сослуживцы старшего лейтенанта полиции были и удивлены, и рады столь чудесному исцелению Владимира Волохова, так быстро восстановившемуся после ужасной аварии на Варварке. Сын покойного профессора Волохова в установленный молодожёнам срок расписался со своей невестой – красавицей Марией. Вскоре Владимир Игоревич был повышен в звании и должности, а через положенное природой время после скромной свадьбы молодожёнов у Маши родился здоровый мальчик. По настоянию отца его назвали Владимиром. А ещё через полгода Волоховы неожиданно для всех разошлись. «Не сошлись характерами, – банальной фразой отвечала на вопросы любопытствующих Мария и добавляла: – После аварии Володю было просто не узнать». И это была чистая правда, потому что женское сердце никакая генная инженерия не обманет.
Владимир Игоревич Волохов дослужился до генерал-майора полиции. Начальство ему давало самые лестные характеристики – «волевой», «принципиальный», «упорен в достижении поставленной цели», «строг, но справедлив по отношению к подчинённым», «даже у падших граждан, с которыми В.И.Волохов проводил следственные действия, офицер ищет прежде всего светлые начала у этих оступившихся личностей». Но подчинённые его не любили. Боялись его строгого, как они образно выражались, «испепеляющего взгляда», но не
