Искусственные люди с синтетическими головами и сердцами вообще забудут даже само слово это – «стыд». Стыд мешает выполнять заложенную в каждом функциональную программу. Ни стыда, ни совести уже завтра не будет, отец.
Услышав слово «отец», Волохов вздрогнул, как от удара током высокого напряжения. Плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
– Не укорачивай себе последние минуты, они и без того тают, как в июле снег на пике Волохова, – сказал он, и в его голосе профессору послышались нотки сочувствия.
– Почему ты не позволил открыть тайну до конца? – спросил Игорь Васильевич, лихорадочно нащупывая пальцами в кармане колбочку с нитроглицерином. Лицо профессора было белее только что отбеленного полотна.
– Бесподобный эксперимент! – голос «приёмного сына» постепенно стал окрашиваться человеческими эмоциями. – Бесподобный! Это от чистого синтетического сердца тебе, отец, говорю. Но…
– Что – «но»?
– Но ведь человечество и с натуральными сердцами бесчеловечно, прости, батя, за тавтологию. Ведь вы бессмертие прежде всего подключите к смерти. Бесподобные в вашем обществе, переполненном ненавистью, завистью и гордыней, будут убивать Ему подобных. Тех, кого ОН создал по своему образу и подобию. Мд-а-а…
Собеседник профессора сделал паузу и изобразил недоумение на своём, уже вполне подвластном ему, лице.
– Мда-а, – продолжил он. – Создатель, должно быть, не предполагал, что заложенная им в Атман человека триста тысяч лет назад программа нынче даст такой сбой. А раз так, то твоё, дорогой мой приёмный отец, научное открытие в мгновение ока трансформируется ушлыми политиками в идеального солдата, которого называют ещё «универсальным солдатом». Заметь, универсальным – по способу не выживания даже, а убийства. И что тогда?
Профессор подавленно молчал.
– И тогда, – сам себе ответил собеседник. – Жизнь на Земле будет уничтожена бессмертием. То есть произойдёт противное всему Его Естеству. Ведь это он, ещё в моей первой жизни, смерть смертию попрал. И государства, пытающиеся встать во главе мирового управленческого процесса, при помощи открытия профессора Волохова, моего горячо любимого приёмного отца, жизнью жизнь попирать будут. Найденным путём к бессмертию человека человека же на Его любимой планете и изведёте под самый корешок. Вот вам и Вселенская скорбь, приумноженная твоим, в общем-то, добрым гением. Да у вас ведь без добра зла не бывает, папа, в чём я в своё время убедил упёртого Гегеля, открыл глаза соплеменнику.
Волохов, открыл колбочку со спасительным нитроглицерином, но, странное дело, ни одной таблетки в недавно начатой упаковке не оказалось.
– Так что не ко времени, папа, твоё гениальное изобретение, – с сожалением вздохнул собеседник. – Сперва из «хомо сапиенса» человека духовного нужно вырастить, а потом уже о бессмертии думать…
– «Потом» уже будет поздно, – прохрипел профессор, заваливаясь на диване на правый бок.
– Совершенствоваться никогда не поздно, – уже по-человечески улыбнулся клон его сына.
Собеседник посмотрел на стенные часы.
– Ну, наша научная дискуссия явно затянулась, – сказал он, направляясь к шкафу с вещами Владимира. – Меня ведь за тобой не кто-то, а ОН послал.
Собеседник профессора мгновенно облачился в парадный костюм Владимира Игоревича, который уже несколько лет висел в шкафу отчего дома.
– Маловата кольчужка-то, – рассмеялся «Володя №2». – Послал за тобой, повторяю, а не за твоим изношенным телом. Твою дряхлую оболочку мы оставим здесь. Тебе она, да ещё с сердцем в предынфарктном состоянии, уже ни к чему…
И он в упор посмотрел в глаза старика. Дремавшие внутри угольки жарко разгорались, будто их раздувал невидимый кузнечный горн.
– Погоди, – взмолился старик. – Значит, всё было… напрасно?
Собеседник покачал головой.
– Ну, почему же? Как у вас тут, в России, говорят? Нет худа без добра. Но ведь и добра не бывает без худа. Гегель на этом себе карьеру философа сделал.
Он снова улыбнулся, почти по-человечески, только угольки в глазах не потухли.
– Так что твоё добро нынче худом для всех обернётся.
Он глубоко вздохнул и развёл руками.
– Так что извини, отец. Ничего личного, вечный долг искупления перед Ним. А потом, не переживай ты так. Ты же знаешь, что пробьёт час, и Он, завершив твой круговорот жизни и смерти, вселит твой Атман в душу розовощёкого пухленького младенца. Девочки, мальчика – не суть важно. Скорее всего даже в младенца женского пола реинкарнирует твою бессмертную душу. Ведь нынче девочки правят бал.
– А с Володей, с сыном-то что моим будет, Посланец?!. – вскричал старик, выпуская из разжавшихся пальцев пустую колбочку из-под сердечного лекарства.
Посланец поднял руку, призывая собеседника к спокойствию.
– Всё уже решено. И его Атман уже во чреве той, кого он любит не меньше, чем тебя, отец. У него своя дорога. А ты по своей дошагаешь лет этак через сто… Это же мгновение с точки зрения Вечности.
– Остановись, мгновение! Ты – ужасно…
Это были последние слова гениального учёного, пока ещё не известного миру.
18.
Альберт Иванович после разноса, который ему устроил на планёрке начальник отделения реанимации, был смят, расстроен и обижен на своих подчинённых, которые за три дня после отправки погибшего водителя «Порше» в больничный морг, так и не выяснили личность умершего.
– Лариса! Я ведь вас просил связаться с ГИБДД Москвы, чтобы выяснить по номеру машины, какому посольству она принадлежит, – выговаривал он насупившейся медсестре.
– Не знают там! – обиженным голосом отвечала Лариса.
– А инициативу проявить?
– У нас любая инициатива среднего медперсонала наказуема…
– А обзвонить посольства?
– Небось, их не два или три в столице. Меня секретарша главного от телефона в приёмной гонит, а со своего мобильника – никаких денег не хватит.
Альберт Иванович в сердцах махнул рукой на надутую Ларису, обидевшуюся на врача-реаниматолога, которого в порыве страсти, на ночных дежурствах, называла ласково и, как она сама говорила, «креативно», – «мой Адик». «Кобель! Пёс безродный! – ругала про себя Лариса своего любовника. – Все мужики, в том числе и реаниматологи, сво!..».
Альберт Иванович заглянул в приёмную шефа.
– На ловца и зверь бежит, – сказала Элеонора, бессменная секретарша главного врача больницы. – Тут из посольства какого-то звонили. Спрашивали, не попал ли к нам их сотрудник.
– Какого посольства, Элеонора Викторовна? Вы запомнили?
– Ну, вот ещё. У меня голова – не компьютер, чтобы её всякой дрянью загружать, – не то в шутку, не то всерьёз ответила Элеонора. – Я записала. Чудная страна такая… Разве запомнишь!
И она передала бумажку, на которой было написано: «Посольство государства Антигуа и Барбуду».
– Где это?
– Я тоже так спросила. Сказали, что расположено оно на островах Малой Аномальной дуги.
– Что расположено, посольство?
– Да эта Барбуду, а не посольство. А адрес посольства найдёте сами.
Через час Альберт Иванович уже говорил с третьим секретарём посольства, который сообщил ему, что
