– Что это? – спросила Пурити.
Когда Прама подняла взгляд, ее инопланетное лицо было искажено скорбью, а в широко раскрытом глазу собиралась гигантская слеза.
– Если не ошибаюсь, то это мать моего народа, наша заря.
Древняя матриарх, должно быть, весьма походила на некое морское животное, пока была жива. Кем бы она ни была, мать эсров ушла навсегда, хотя ее тело все еще излучало некоторое количество света и тепла. По ее бокам мерцали точно такие же крохотные огоньки, как и те, что украшали грудь Прамы, и, наблюдая их слабое свечение, Пурити вспомнила об угольках, продолжающих тлеть даже тогда, когда костер уже погас. Онтологический эквивалент боковых огоньков Прамы едва заметно мерцал под пересохшей кожей матриарха, а полипы, окружающие каждый из них, вспухли и пошли складками, превратившись в некое подобие бумажных фонариков, внутри которых горят свечки. Рот ее был широко раскрыт, как и у всякого покойника, обнажая ряды крохотных острых зубов и мощный язык, раза в два длиннее, чем у Купера. Сквозная рана, зиявшая в ее боку, позволяла догадаться, что мать эсров была нанизана на шпиль. Что-то вроде взрыва вырвало сердце из ее груди и отбросило массивное тело к стене, оставив на противоположной стороне потеки черной, вязкой, будто нефть, крови.
Прама склонилась над телом, разворачивая за спиной сияющие протуберанцы, – Пурити так и не могла понять, крылья это, щупальца или же что-то совершенно иное. Неужели гигантское существо действительно так долго лежало в этой загаженной чаше, по капле отдавая свою жизнь золотой клетке?
При мысли об этом у Купера свело живот. Княгиня же тихо и мягко запела, оплакивая усопшую.
– Горе, горе, горе, мать матери матери моей матери, невеста Анвита в домашинные дни! Себя отдавшая его изобретению, когда миры нуждались в покое для живых, чьи потомки возвели град сей на месте ее жертвы. Когда же их дни миновали, даровала ты город возвысившимся Третьим. Горе, горе, горе, мать матери матери моей матери, первой ты нырнула в море Памяти о Небесах, и мы возвратим твое тело его звездным водам. И это станет моим первым указом.
Все молчаливо понурили головы, а Пурити даже успела опуститься на колени, прежде чем с противоположной стороны склизкой черной ямы раздался хохот.
– Шутишь? – в качестве вступления произнесла Лалловё. – Сдается мне, умоляя о смерти, вы будете слишком заняты, чтобы возвращать чьи-либо тела в какие бы то ни было воды. Согласна, сестра?
Альмондина отрывисто кивнула, будто взводила курок:
– Именно так.
Сестры указали на небо, видимое сквозь брешь в потолке зала. Грозовые тучи, образованные телами мертвых владык, уже спускались. Потеки черной дымки спиралями стекали по стенам золотой комнаты – личи не утруждали себя воплощением в индивидуальные формы. Они тянулись к Праме, окутывая ее черным облаком, пока эср не закричала и не вцепилась ногтями в собственное лицо. Ее свет тонул во тьме, продолжавшей течь сверху.
Тем временем Лалловё и Альмондина выбрались из клетки, держась за руки и двигаясь не быстрее, чем положено двум благородным дамам, вышедшим на вечерний променад. Когда ее создательница была повержена, солнечная ловушка распалась на бесплотные всполохи света.
Пока личи наводняли помещение, Купер скривил губы в оскале и, прищурившись, посмотрел на Тьюи.
Маркиза ответила на его взгляд, странным образом поведя рукой, от чего по спине Купера вдруг словно забарабанили призрачные пальцы. Он ощущал непонятное излучение, исходящее от ее тела, – что-то вроде жара и в то же время не совсем; сердечный ритм, только без биения. Он внезапно со всей ясностью осознал, что любой причиненный ей вред отзовется и в нем самом.
«О да. Причем в двойном объеме», – голос Лалловё прозвучал в его голове столь же отчетливо, как если бы она шептала ему прямо в ухо; никакого сходства со статическими разрядами страха или сжатыми импульсами информации, к каким он успел привыкнуть, имея дело с бесплотными голосами.
Лолли подняла руку, выставляя ее напоказ, будто трофей. Обрубок мизинца Купера дернулся, почувствовав близость недостающей части, спрятанной где-то… внутри тела Лалловё.
– Это же, мать его, отвратительно! – заявил толстяк.
«Я знаю, что ты такое, Лолли, и это ужасно», – швырнул он мысленное обвинение, обращая его в пощечину, придавая своему презрению увесистости за счет шаманических сил, и был вознагражден, увидев, как маркиза широко распахивает глаза и, глядя на него, трясет головой. Во всяком случае, связавший их волшебный зов работал в обе стороны. И, раз уж она таскала в себе частичку его тела, Купер будет преследовать ее до самого конца всех миров. Что, впрочем, как он предполагал, должно было случиться в довольно-таки скором времени.
– Поверь мне, Купер, я вовсе не та, кого тебе следует бояться, – произнесла Лалловё с ехидной, порочной улыбкой.
– Я уже успел пообщаться с небесными владыками, если ты об этом.
Купер напряг свои шаманические мускулы, готовясь к любым неожиданностям, – теперь он обладал довольно серьезной огневой мощью, ну или хотя бы точно мог за себя постоять.
Альмондина покачала головой:
– Заблуждаешься. Дело в нашей матери. Сюда, сладенький, идет Цикатрикс. – Она наклонилась и провела двумя пальцами по ихору, стекавшему с портала на пол. Когда фея подняла руку, та была будто бы вымазана краской цвета полуночного зимнего леса. – Это ее жизненные соки текут по начищенным полам вашей машины Смерти. Мать идет и несет с собой вашу гибель.
Пурити судорожно всхлипнула – это лич обхватил ее костлявыми руками, и девушка, побледнев, безвольно поникла. Умертвив носило золотой теннисный браслет и солнцезащитные очки, стекла которых, впрочем, не могли до конца скрыть свечение тлевших на месте его глаз желтовато-зеленых углей. Еще один приземлился рядом с Купером, пощелкивая языком, или что там у этой нежити было вместо языка. Лапа скелета легла на плечо американца, и тот тоже почувствовал, как его сковывает притупляющий чувства холод.
Одна только Сесстри продолжала сопротивляться – она застыла в боевой стойке напротив своих сестер и вдруг, выхватив из сумки книгу Чезмаруль, начала с маниакальной быстротой перелистывать страницы.
– Черт, черт, черт! – словно мантру, бубнила она, понятия не имея, чем ей могут помочь «Погодные ритмы города» мисс Мессершмидт в условиях, когда тебя со всех сторон обступает облаченная в черные одеяния злобная нежить.
Потом Сесстри начала цитировать параграф о правах на воздушное пространство и праве дышать:
– Согласно… согласно княжескому декрету все права, касающиеся вопросов строительства, дыхания и полетов, а также… все проистекающие из них… могут быть отозваны…
Она мгновенно умолкла, увидев, как в зал вбегает раскрасневшийся и запыхавшийся после стремительного подъема по тысяче ступеней Никсон. При виде его губы Сесстри тронула легкая улыбка. А когда следом вломился израненный и окровавленный Эшер, улыбка стала ликующей.
