Книга Кью - Лютер Блиссет

Я обращаюсь к ним на латыни:

— Salvete[76]господа, я Людвиг Шалидекер, владелец заведения.

Легкий кивок.

— К сожалению, моя латынь не идет ни в какое сравнение ни с португальским, ни с фламандским.

— Тогда мы можем общаться на языке Антверпена, если пожелаете. Надеюсь, вы оценили ужин, приготовленный для вас в «Карателло» сегодня вечером.

Один из них немного удивлен:

— Меня зовут Жуан Микеш, я родился в Португалии, но принял фламандское подданство. — Он указывает на юношу справа: — Мой брат, Бернардо. А это Дуарте Гомеш, агент моей семьи в Венеции.

Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу благосостояния этого человека, массивное золотое кольцо в левом ухе моментально бы их развеяло. Чуть старше тридцати, пронзительно-черные глаза и приятные запахи кожи, специй и моря, перемешанные все вместе.

— Хотите выпить со мной?

— Буду просто счастлив выпить за здоровье того, кто предложил нам столь роскошный стол. Если вы удостоите нас чести своим присутствием… — Изящным жестом он указывает мне на стул.

Я сажусь:

— Вообще-то знаете, господа, сегодня один мой старый враг наконец-то протянул ноги. Мечтаю отметить столь знаменательное событие.

Вся троица обменивается недоверчивыми взглядами, словно может общаться мысленно, но говорит за всех всегда один и тот же:

— Тогда расскажите нам, если вам угодно, кем был этот человек, вызвавший у вас столь лютую ненависть.

— Всего лишь старым августинским священником, немцем, как и я сам, который в молодости подло предал и меня, и тысячи других несчастных.

Португалец любезно улыбается. Превосходные белоснежные зубы.

— Тогда позвольте мне выпить за мучительную смерть всех предателей, которых, как ни прискорбно, так много в этом мире.

Бокалы наполнены.

— Вы давно в Венеции, господа?

— Мы приехали позавчера. Остановились у моей тетушки, которая здесь уже больше года.

— Торговцы?

Слово берет младший брат:

— А разве в Венецию приезжает кто-то еще? А вы, синьор, вы говорили, что вы немец?

— Да. Но достаточно долго вел дела в Антверпене, чтобы говорить на языке этих земель.

Микеш сияет:

— Прекрасный город. Но не такой, как этот… И без сомнения, не столь свободный.

Его улыбка непроницаема, как маска, но во фразе ощущается легкий болезненный намек.

Я снова наполняю стаканы. Мне не надо ничего говорить, я у себя дома.

— Вы знаете Антверпен?

— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.

— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.

— Правильно.

— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.

Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.

— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?

Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.

— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.

Он смеется от удовольствия:

— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. — Он поднимает бокал. — За удачное бегство.

— За новые земли.

* * *

Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.

— Куда подевались твои слушатели?

Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:

— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…

— Но какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.

Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.

Донна Деметра подходит к нам:

— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?

Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами:

— Королева моих бессонных ночей! Мое уродство не помешает мне восхищаться вами, боготворить вас, о-бо-жать… — Он трупом обрушивается к юбкам донны Деметры, которую это откровенно развлекает. — Если бы я не знал, какой непревзойденной соблазнительницей вы являетесь, я бы подумал, что вы испытываете слабость ко мне, женщина столь образованная и лишенная типично женских слабостей.

Я вынужден держать его на весу, чтобы он не завалился на спину.

— Умоляю вас!

Мне удается забросить его на кровать, теперь уже совершенно безобидного и почти безжизненного.

— Ну, тосканец, на сегодняшний вечер тебе достаточно, увидимся завтра утром…

Он обращается ко мне едва слышным голосом:

— Нет, нет… Подожди. — Он хватает меня за руку. — Пьетро Перна не унесет в могилу свою тайну. Подойди ближе…

Выбора нет — перегар едва не сбивает меня с ног.

Он шепчет:

— Я… — он в нерешительности, — из Бергамо.

Он едва не плачет, словно признался в чем-то непристойном.

— Мелочный и скаредный народец… Страшные женщины… Горняки… Невежи… Я врал тебе, дружище, врал всем вам.

Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Когда открываю дверь, слышу, как он продолжает бубнить:

— Но моя душа… душа тосканца.