И после этого герой отправляется в вечные сады, где белые слуги богов поят их соком небесных плодов; от этого герой забывает пережитые горести и страдания…
Ахтаг застонал и снова очнулся. Нет, он еще жив. И возчик — это не ангел, а старый крестьянин, провонявший кислой шерстью и дымом очага; и золотая колесница — простая деревенская телега.
— Пить! — неожиданно для себя простонал Ахтаг.
Они уже выехали за городские стены, и возчик, обернувшись, сказал на смешном деревенском диалекте:
— Смотри-ка — и этот очнулся! Крепкий попался. Потерпи.
Осталось совсем недолго — видишь, мой глупый осел уже чувствует дом, — как припустил!..
Потом телега вкатилась во двор. Возчик, ругаясь, позвал старуху, отвесил по подзатыльнику двум малорослым сыновьям; пришел, прихрамывая, старый раб. Ахтаг почувствовал, что его поднимают и несут куда-то в тень, прохладу. Потом на губы ему полилась струя воды.
— Думаю, он скоро поправится, потому, что рана совсем не опасна. Ты помнишь, сосед, четыре года назад твой мерин издох?
Он упал, запнувшись, на дороге и переломал ноги. Я сказал тебе: нет, этот жить не будет. Да и что: мерин был старый, как ты. Но издох от переломов. А этот, я тебе говорю — будет.
Больше Ахтаг ничего не слышал, потому что почувствовал острую боль в боку, там, где печень: кажется, этот тупой деревенский костоправ не только промыл его рану мочой, но и попытался прижечь раскаленной подковой.
КИАТТА
Авангард ехал шагом, рассыпным строем, когда на дороге перед ним внезапно появился толстый человек с трясущимся лицом.
Он просто стоял, скрестив руки на груди, хотя руки плясали от страха, и это было понятно каждому — тем более, тысячнику Лухару.
Лухар остановил коня на расстоянии нескольких шагов, но человек не сдвинулся с места.
— Кто ты? — спросил Лухар, движением руки остановив окружавших его солдат.
— Человек… — голос был неестественно напряжен, но незнакомец все-таки справился с собой. — Да, просто человек.
— И чего же ты хочешь, человек? — Лухар оглядел его с головы до ног.
— Я хочу… — он умолк, вращая глазами и кривя губы, и внезапно выкрикнул: — Я хочу остановить твое войско!
С этими словами он почти не целясь метнул в Лухара стилет. Все же бросок был неожиданным, хотя и неточным: Лухар едва не остался без глаза, уклонившись каким-то чудом; стилет ожог ему висок.
А незнакомец уже бежал во все лопатки в сторону крепостных стен Оро, видневшихся справа, за рощей благородных дубов. Он бежал, странно прижимая руки к бокам, выставив грудь вперед, откинув голову; так бегают скороходы на состязаниях.
Его догнали только в роще, причем всадникам пришлось спешиться.
Бегун едва ли сильно уступал в скорости лошадям, но в роще был довольно густой подлесок, и он замедлил бег.
Когда его схватили, Лухар уже подъехал к опушке и велел сообщить Карраху о странном бегуне.
Лухар вылез из седла, сел на пригорок под дубом, широко раскинувшим ветви. Лекарь хотел осмотреть его рану, но Лухар отмахнулся, лишь позволил вытереть кровь. Беглеца подвели к нему, причем двое держали его под локти, а еще четверо держались сбоку и позади. Кроме того, два телохранителя встали по бокам от Лухара, готовые к неожиданностям.
— Обыскали? — спросил Лухар.
Воин подал ему тряпицу, в которую было что-то завернуто. Но не оружие.
Лухар развернул. Кусочки пергамента, испещренные бисерным почерком.
— Что это? — Лухар оглянулся в недоумении.
— Это стихи. И еще — ноты, — сказал подъехавший Каррах.
Лухар поднял брови, а Каррах, взяв листки и с любопытством разглядывая их, пояснил:
— Нотами в Киатте умеют записывать музыку. Это сложное искусство, поверь мне.
От удивления Лухар забыл о субординации и спросил:
— Откуда ты знаешь?
Каррах улыбнулся, но не ответил. Присел рядом с Лухаром и обратился к пленнику:
— Ты — бродячий певец?
Тот неожиданно приосанился:
— Да. И очень известный!
— В Киатте?
— Нет! Меня слышали жители Ринрута и Таннета! Мне рукоплескали в Нарронии!
— В Нарронии? В Приозерье? — Каррах удивился, потом пожал плечами и сказал Лухару по-аххумски:
— По-видимому, сумасшедший. Но интересный сумасшедший… — и снова обратился к пленнику: — Как твое имя?
— Мое имя знают слишком многие! — заявил певец; его спесь была смешна, учитывая заломленные назад руки и пригнутую голову. — Я не хочу, чтобы оно произносилось здесь.
— Откуда ты знаешь аххумскую речь?
— Хм! Я знаю и хуссарабскую речь!
Лицо Карраха потемнело. Он кивнул ординарцу:
— Приведи сюда киаттских пленников.
Пленников привели — четверых знатных жителей Гинды, захваченных в качестве заложников. Они были закованы в ошейники, как рабы, и скованы одной цепью.
— Вы знаете этого человека? — спросил у них Каррах. — Кто он?
Пожилой киаттец сказал:
— Не вижу смысла скрывать. Это Ибрисс. Старший сын короля Эрисса. Непутевый, как говорят, сын. Бродяга, и помешанный к тому же. Он еще в детстве убежал из дома и вроде бы обошел весь мир. Возвращался ненадолго, отъедался и отсыпался, и снова уходил. Дромоман.
— Ясно, — Каррах поднялся. — Покажите мне этот стилет.
Ему подали стилет. Каррах повертел его в руках и внезапно спросил у Ибрисса:
— Так тебя подослал Фрисс?
Ибрисс промолчал. Каррах, не дождавшись ответа, сказал:
— Хорошо. Можешь спеть нам напоследок.
Ибрисс исподлобья глянул на него.
— Я не буду петь варварам.
— Дело твое, — сказал Каррах, садясь в седло. — Повесить его на этом дубе!
* * *
Пока не слишком привычные к ремеслу палача воины прилаживали веревку к ветке дуба, завязывали петлю и искали, на что бы поставить Ибрисса, тот пребывал в полуобморочном состоянии.
Бормотал нечленораздельно, глядел прямо перед собой, втягивал голову в плечи. Но как только дело дошло до петли, он вдруг словно проснулся.
— Фрисс запер меня в темнице, — сказал он осмысленным голосом. — Меня и королеву-мать…
Один из воинов остановился, другой сказал:
