я ничего, – отвечаю искренне. Половина меня умерла. Надо идти. Надо выбраться отсюда. – Оставь меня в покое, отпусти меня, пожалуйста…
Шодмер что-то выкрикивает, какие-то бессвязные слова. Миг спустя ко мне обратятся за интерпретацией. Но меня здесь нет. Я мертва, я на обочине Туншабельской скоростной трассы. Скольжу к двери сквозь тени вдоль стен. Никто не должен меня видеть.
– Аднот! – кричит Шодмер. – Это! Собрание! Собранное знание! Тридцати! Тридцати тысяч! Сообществ! Членов! Клады!
Добираюсь до двери. Крытая галерея такая же длинная, прямая и устрашающая, как четырехполосное шоссе. Бреду от колонны к колонне – я, половина человека.
* * *
Люди то и дело спрашивают меня, как я себя чувствую. Чувствую? Что значит «чувствую»? Почему от меня ждут чувств, если я умерла? Вот женщина. По утрам она встает, умывается и одевается. Завтракает, пьет мате, разговаривает по телефону с кем-то на крайнем севере. Ей говорят мягкие, продуманные слова. По голосу она понимает, что собеседнику неловко, но сама ничего не ощущает. Она говорит в ответ такие же мягкие, продуманные слова, и те улетают по радиоволнам. День проходит, она ложится спать. Я наблюдаю за ней с некоторого расстояния, вижу ее жизнь во всех подробностях, но между нами нет никакой связи. Поэтому я знаю, что умерла, я призрак, я существую отдельно, могу наблюдать, но не касаться или чувствовать. Призрак понимает, что в мире живых происходят великие события. Память пребендария разблокировала великие откровения о природе и назначении аднота. Ксено и дипломаты бегают по комнатам, с заседания на заседание, проводят телеконференции одну за другой. В залах и галереях Тайного места постоянно раздаются сигналы вызова с наладонников. Знаю, что это должно меня взволновать, важность происходящего должна подтолкнуть обратно в мир голосов и действий – так исправляют ударом молотка вмятину на кастрюле, – но мне этого не хочется. Половина меня мертва. Та половина, что была лучше, живее, красивее.
Однажды в дверь моей каморки легонько стучат, и я понимаю: настал тот момент, которого я боялась. Пребендарий просит разрешения войти. Она произносит неловкие сочувственные слова. Странно, что крошечное дитя говорит так мягко, продуманно. Призрак наблюдает и думает: да что ты можешь понимать, шестилетка, лишь недавно обретшая душу? Женщина по имени Фодаман думает: теперь я тебя понимаю, маленькая инопланетянка. Теперь каждая из нас – половина человека.
Пребендарий не задерживается надолго. Вот и хорошо. У двери она оборачивается и говорит на прощание:
– О да. Чуть не забыла. Я скоро уеду. Наверное, в ближайшие дни. В Далит-Тал, чтобы обратиться к Союзу Наций по поводу аднота. Фодаман… – Я слышу в ее голосе потребность в отклике, в теплоте. Но не могу даже посмотреть на это мудрое дитя. Она продолжает обиженным, холодным тоном: – В общем, если мы не свидимся больше, хотела поблагодарить за доброту и понимание. Нам было хорошо вместе. Я буду скучать.
Шодмер не пытается пожать мне руку напоследок, и после того, как дверь защелкивается, я еще какое-то время смотрю на то место, где только что стояла посланница.
* * *
Последствия любой смерти включают нечто необходимое. Надо кому-то звонить, что-то организовывать, соблюдать ритуалы, общаться с родней. На мою долю мало что выпало, поскольку я была далеко, в командировке международной важности на холодном Юге. Я бы с радостью занялась делами: звонила, выслушивала соболезнования, решала вопросы. Необходимые церемонии помогают справиться с испытанием. А теперь, когда пребендарий собирает свою небольшую свиту, чтобы переехать в Далит-Тал, у меня не осталось даже работы. Мои собратья-ксено славные ребята, но они не могут мне помочь и понимают это. Дни тянутся долго, и у меня нет другого занятия, кроме как сравнивать глубину своей тоски с глубиной неба. И с замиранием сердца вспоминать о тремере, мучаясь от боли… Мои матери и отцы ежедневно отчитываются о достигнутых результатах, как я отчитывалась перед своими политическими кураторами. Дата кремации назначена, очередь забронирована. Чему быть, того не миновать. Я обращаюсь к Кларригу и Кларбе с просьбой.
– У меня не так много багажа, я бы оставила большую часть своих вещей здесь, а потом вернулась за ними.
Кларба морщится, как будто у него болит зуб.
– Если я не полечу на этом конвертоплане, опоздаю на кремацию.
Слово слетает с моих губ до странности легко.
Кларриг надувает щеки и тяжело вздыхает. Смотрит на брата, вскинув брови. Я ощущаю мгновение тремера. Наверное, тучи на моем личном небе немного разошлись, раз ко мне вернулась способность чувствовать.
– Что происходит? – спрашиваю я. – В чем проблема?
Кларба качает головой. Его что-то терзает. Затем он с беспощадной точностью объясняет, почему я не должна лететь на этом конвертоплане. Я слушаю, как он рассказывает невероятные вещи, и понимаю, что, подобно леднику над долиной Тайного места, существует холод за пределами холода. Есть края, где земля, небо и вода одного цвета, и некоторые люди обитают там всю жизнь. Я благодарю братьев Та-Гаххад, затем иду по крытым галереям, поднимаюсь по винтовой деревянной лестнице и по коридору с расписными стенами попадаю в свою комнату. Сижу в кресле у окна, и мир вокруг меня погружается во тьму. То, что я чувствую сейчас, шокирует и парализует, как смерть Фодлы, но это другое. Тогда я почувствовала, что тоже умерла. На этот раз меня убили. Голова кружится, я не осознаю ни хода времени, ни темноты – ничего. В конце концов на Часовом дворе раздается удар гонга, означающий полночь. Надо кое-кого навестить и совершить предательство. Я покидаю кресло и иду по темным, шумным от сквозняков коридорам в спальню пребендария.
На мгновение меня охватывает страх, что коды доступа изменились. Но нет, Кларриг и Кларба знали, что делают. Я остаюсь агентом братьев Та-Гаххад, пусть и по причине их трусости. Мигает индикатор. Щелкает замок.
Недолго наблюдаю за Шодмер, пока она спит. Девочка, как обычно, лежит на середине кровати. Мысли путаются, в горле комок; время поджимает. Здесь, на южном полюсе, дни летят с безумной скоростью, от бесконечной ночи до полуночного солнца проходят считаные недели. Вместо того чтобы позвать ее по имени, я включаю подвесную игрушку-мобиль, и звучит колыбельная. Вот так, просыпайся потихоньку. Старая туншабельская мелодия грохочет в ночи. Наверняка ее слышат все. Во тьме блестят глаза. Девочка уже не спит.
– Кто это? Фодаман? Что случилось?
Я показываю сумку с ее пожитками.
– Вставай, Шодмер. Надо идти. Сейчас же.
Она приподнимается на локтях, хмурится, хочет о чем-то спросить. У нас нет времени.
– Шодмер, пожалуйста, поверь мне на слово: ты должна одеться. Нам надо покинуть
