проулках. В садах еще не сняли румяные яблоки, синели переспелые сливы-бутылочки, заманчиво чернели кисти неукрывного винограда.
Побродив по станице, Герман выпил в кафе пару стаканов крепленого вина.
Возвращаться он решил по воде и очень расстроился, узнав, что «ракеты» давно отменили.
Но и уходить от реки не хотелось.
Маленькую кассу возле причала переделали под бар. Чуждая его слуху музыка доносилась из распахнутых дверей. С острой неприязнью смотрел Герман на подвыпивших, неопрятных станичников.
Он отошел подальше, присел под рыжими ивами. Совсем не широким показался пустынный Дон, обрамленный позолотой низкорослых деревьев.
Но хлюпающие о лодку волны, близкое негреющее солнце действовали расслабляюще. Прикрыв глаза, Герман отдался спокойному течению мыслей.
В сущности, себя он мог прокормить и тем, что зарабатывал… Он один: ни жены, ни детей, ни близких родственников. Не мот и не транжира. Правда, иногда позволяет себе «погудеть», а то и шикануть перед кралей. Но это скоро уйдет в прошлое — не тот характер, да и годы…
Зная, что в минуты откровения имеет привычку копаться в прошлом, поспешил отвлечься на что-нибудь приятное. Но безутешную мысль, что жизнь прожита зря, уже ничто не могло вы теснить.
«Почему именно я, а не кто-то», — с горечью подумал Бурый.
Две пожилые женщины, гремя цепью, спускали на воду лодку. По какой нужде им надо на другой берег, Германа мало заботило. Он представил другое: этих хлебнувших лиха женщин точит боль натруженных суставов и снедает печаль о потере родных… Но не гложет их мысль о зря прожитой жизни.
Они следовали своему, сложившемуся веками порядку и завещали так своим детям. И когда уйдут, останутся на фотографиях в родных хатах… А что останется после него?..
Глухой, дребезжащий звон раздался совсем близко. На паперти крохотной, запущенной церквушки тряс в колокольчик бородатый человек.
Герман любопытства ради решил заглянуть.
Служба закончилась, но батюшка еще стоял у амвона, окруженный богомольцами.
В церкви шел ремонт, и половина окон зияла пустотой.
Поразмыслив, Герман поставил свечку.
Глядя на две иконы, перед которыми склонились в поклоне молящиеся, он ощутил созвучие судеб своей и этой церквушки.
Храм закрыла, приспособив под склад, та же нечисть, что испортила и ему жизнь. По правилам этой нечисти он воспитывался, пропитываясь ею до тошноты… Но если рок, нависший над храмом, был неотвратим, то Герман в своей жизни во многом сам виновен.
Из таких, как он, находили тех, что снимали кресты и срывали позолоту с куполов, топтали и жгли иконы. И после этого они смеют говорить о каком-то прощении?!
На паперти, выложенной камнем-дикарем, стояла с протянутой рукой сгорбленная старушка. Мешалкин сунул ворох бумажек в темную узловатую ладонь.
В кафе он попросил водки. Собираясь уже выйти, поймал устремленный на себя пристальный взгляд. Герман сделал вид, что не узнал старого знакомца, с кем, сейчас особенно, не желал встречаться. Но тот (это был Зубарь) настойчиво пригласил за столик в дальнем углу зала.
Мешалкин нехотя пожал руку его лохматому дружку, назвавшемуся Ильей. Выпить он позволил себе самую малость с намеком, что очень торопится.
Но и Зубарь не намерен был долго рассиживаться. Узнав, куда держит путь Бурый, не без значения сказал, что они на колесах.
Стакан своего приятеля Зубарь не замечал («Он за рулем», — подумал Герман), сам же смаковал дорогой коньяк.
— Неужто и ты занялся бизнесом?
— Не от хорошей жизни. Завод простаивает, вот и кручусь.
Зубарь едко усмехнулся:
— С таким опытом и преешь в каком-то отэка. Давно бы уж…
— Какой там опыт. Что я, домушник или медвежатник?
— А твои «университеты»? — гоготнул Зубарь. — Было бы желание. Не боись, всесоюзный розыск уже никто не объявит.
Герман с тоской подумал о напастях, преследующих его. Зубарь так просто не расстанется с ним, считая к тому же Германа своим должником. А уж замыслов у этого пройдохи — на пятерых хватит.
— Вы как знаете, а я побегу, — поднялся Герман. — Есть тут одна знакомая.
— Не пырхайся, — помрачнел Зубарь, куда скажешь, туда и доставим.
На улице он сел за руль красных «жигулей», открыл заднюю дверцу.
— Падай… А ты сходи за табаком, — отослал он Илью.
Герман машинально взял предложенную Зубарем сигарету, сунул не тем концом в рот.
— Подходящее для дела приметил? — спросил не оборачиваясь Зубарь. — Ну-у, не телись.
— Не здесь, в райцентре. Наколок много, — зачастил Мешанкин. — Правда, охрана…
— Не надо подробностей, — перебил Зубарь. — И вообще, забывай о жаргоне. Щас все стараются быть привлекательнее, чем есть на самом деле. К чему и нам выделяться.
— Но я не желаю быть в деле, — стал отнекиваться Герман. — Дать наводку — пожалуйста, а так…
— Твое участие и не понадобится. Завтра вечерком жди нас в гости. Переночуем и распрощаемся… Но если где надо спросят, скажешь, что у тебя я был один.
— А как же напарник?
— Еще раз повторить? — процедил Зубарь. — Лучше назови свой временный адрес.
Когда возвратился Илья, загадочно улыбнулся.
— До встречи. А пока дуй до своей знакомой, если так невтерпеж.
«Чтоб ты куда-нибудь врезался после коньяка», — сплюнул вслед Бурый.
До отхода автобуса было еще далеко.
Герман покрутился на местном базарчике, заглянул в сельмаг.
Купив высокую с хрустящей коркой буханку, надуман еще раз зайти в церковь.
Если бы он знал хотя бы одну молитву, то непременно упал бы на колени, прося Бога смилостивиться к нему.
Герман с завистью посмотрел на молодого человека, истово отбивающего поклоны.
Сложив воедино ладони, Мешалкин долго не сводил глаз с иконы в простеньком окладе.
«Какую ж силу имеет Вера, раз тысячи страждущих добра и справедливости идут не только в сверкающие позолотой и дивными росписями храмы, но и в такие вот неказистые церквушки. И кому еще можно довериться, кроме Бога», — глубоко задумался Герман.
У ящичка с надписью «На восстановление» он вывернул карманы, оставив себе только на дорогу.
Отсутствия Рычнева, кажется, никто не заметил. С вечера первая группа из его отряда выехала в райцентр, на работы в урочище. Следом должен был отбыть с остальными и Захар.
Страх постепенно проходил, хотя он нервозно воспринимал каждое громкое слово или случайно брошенный взгляд.
В поселковой гостинице Захар попал в общий номер без удобств.
Привыкший хорошо поспать, он теперь вскакивал раньше всех, несся на первый этаж в умывальник, заодно проверяя, есть ли возле администратора милиционер.
Он постепенно свыкался с мыслью, что происшедшее будет довлеть над ним всю оставшуюся жизнь. И помочь ему в этом не может никто.
В первый же выходной отряд отправили в Журавскую, где готовились к открытию
