class="p1">— Ноги, говорю, нам переломаешь!
— Тише — еще хуже будет!..
Цыганок отвернулся и продолжал гнать машину — с грохотом, с ветром, с пылью.
А Никритину было весело:
...удачная поездка...
...вести, которые привез Филин...
...люди — интересные, контрастные по характерам...
...локальные, чистые тона мира, переживающего первые дни творенья...
Жить можно!.. Прыг-скок... ч‑черт, держись!..
...В поселок въезжали еще при солнце.
Будто новый, пламенел на мачте рации выгоревший флажок. Жирно поблескивали целлулоидные оконца палаток. Ветер хлопал дверными клапанами.
Направляясь к реке, вытягивалась из палаточной улицы нестройная колонна молодежи — гомонящая, взмахивающая полотенцами. А сбоку колонны, как старшина на марше, шагала Тата. Трепетали на ветру ее спортивные черные бриджи, белела майка-безрукавка. Полотенце было уложено чалмой на голове.
Никритин скорее угадал, чем узнал ее, — по походке, по каким-то неуловимым, но знакомым движениям. Почему-то не волнуясь и сам удивляясь этому, он перегнулся через борт машины.
Тата увидела его, улыбнулась. Но не отошла от колонны. Лишь подняла приветственно руку — рот фронт! — и указала в сторону поселка.
Никритин не выпрыгнул из машины. Проехал. Недоуменно оглянулся.
Колонна шла к реке.
И только тут накопившаяся тоска хлынула в сердце.
«Встречи всегда происходят не так, как ждешь...» — подумалось ему.
— Вы видели? — услышал он за спиной голос Сбройнича. — Это и есть искомая... мадонна. Какова! Жить не может без издевок. Поистине, ничто доброе в этом мире не остается безнаказанным. Поделом мне...
Никритин обернулся и мгновенье смотрел на него. Ему вдруг стало смешно. Ведь принял на свой счет приветствие Таты! Для него — конечно, издевка.
— Цыганок! Меня — в контору!.. — не дождавшись отклика от Никритина, сказал Сбройнич.
— Ну а я домой! — Никритин подхватил вещи под мышку и перемахнул через борт.
В палатке — со света — было темно. Никритин постоял минуту, привыкая. Потом сел, прислушался к тишине, которая звенела в нем самом. Татка!.. Нашлась...
Со стороны берега донеслось мотоциклетное стрекотанье помпы. Значит, скоро наполнится понтон — железный чан для воды. Можно умыться.
Никритин потянул через спину рубашку — клейкую от соли.
... Лампочки, развешанные на жердях возле палаток, начинали медленно наливаться желтым светом, когда появилась Тата. От нее пахло речной свежестью. Лицо ее, загорелое до черноты, выглядело усталым и осунувшимся. И прическа не та. И губы побелели — то ли от воды, то ли от волнения.
Никритин смотрел на нее и не мог преодолеть странной скованности. Сколько ждал! И вот...
— Пойдем куда-нибудь... — тоже каким-то скованным голосом сказала Тата и, щурясь, взглянула на разгоревшиеся лампочки.
Пошли по задворкам палаток. Мимо ящиков, бочек, штабелей изношенных автопокрышек.
Тата шагала, глядя себе под ноги.
— Ну, как тебе пустыня? — не поднимая головы, сказала Тата.
— Как... — Никритин помедлил. «На кой черт нам говорить об этом?» — подумал он, но ответил: — В городе столько знакомых не встретишь, как здесь. Не думал, что так людны пески...
— И я поначалу не думала...
Опять замолчали. Вышли к берегу, где в камышах был протоптан узкий лаз. Сели у воды. Из-за излучины все еще слышались запоздалые голоса, громко и далеко летящие над водой.
— Моя команда... — Тата повернула голову на голоса. — Ты извини — не могла их бросить. И то распустились за мое отсутствие.
— Ты еще и физрук?
— Да...
Над противоположным берегом — предвестниками луны — светились облака. Несколько серебряных полосок.
— Скажи... — начал Никритин и взглянул ей в лицо, ставшее от облачного света голубоватым. Как было давным-давно. — За что тебя не любит Сбройнич?
— Это я его не люблю... — Она сердито уставилась на него, вздернула подбородок.
— Татка!.. — тихо рассмеялся Никритин. — Выше подбородок!
Она мгновенье медлила в растерянности, потом расхохоталась и, запустив руки ему в волосы, повалила на землю.
— Лекса, задавлю!
— Не задавишь! — отбивался Никритин. — Ты — легенда. Гоняюсь за тобой и, как тень, не могу поймать.
Рухнула незримая стена.
Осталась лишь ночь... Тата... Свет серебристых облаков в ее глазах... Ее холодноватые губы...
От реки ощутимо потянуло знобкой сыростью.
— Не простудишься, беглянка? — сказал Никритин. — Оденься.
— Ну, бежала-то я не от тебя... — Она приподнялась с разостланной на земле рубашки Никритина и, вскинув руки, начала прибирать волосы. — От себя... Это — как хирургия, хотя моралистами и не одобряется...
— И ни одной весточки... — Он смотрел, как ночь синела на ее коже. — Я ведь сдуру чуть не изменил тебе.
— Чуть? — Она покосилась на него. — Популярные брошюры советуют больше работать и заниматься спортом — тогда не будет тянуть на клубничку.
— Ты все такой же циник.
— Циник, циник... Я не Сольвейг. Не стала бы ждать сложа руки. Сама бы разыскала и отобрала.
— А с тобой... — Никритин отвел глаза. — Никогда?..
Тата обтянула на себе майку, встряхнула головой и заново начала укладывать рассыпавшиеся волосы.
Что было сказать? Вспомнилось, как всего лишь раз Рэм рискнул обнять ее. Обхватил, молча стал притягивать к себе. Вытянув руки, она уперлась в его плечи, изломила в спокойном недоумении бровь. Видно, это и поразило его — ее взгляд. Не испуганный, не удивленный, а изучающий. Помедлив, он расцепил руки и, красный, смущенный, стукнул себя кулаком по затылку. Тем все и кончилось. Считалось между ними, что ничего не произошло. Но с тех пор — Тата знала — Рэм никому не дал бы ее в обиду.
— Со мной — нет... — сказала она, подчеркнув голосом «со мной». — Пора идти. Поднимайся... Отелло.
...Наутро Тата заглянула в палатку.
— Соседа нет? — повела она глазами на койку Сбройнича и вошла. — Как вы с ним?
— А никак... — Никритин пожал плечами. — Кстати, ты так и не сказала, за что его не любишь. За то, что не заболел полем?
— Вообще не люблю пижонов, не знающих своего дела! —
