— Ты с самого начала планировал это? Отослать меня прочь, а потом, когда дело почти завершено, и вовсе вышвырнуть как бродягу?
Он выглядел разочарованным.
— Я был о тебе лучшего мнения, Гутенберг. Я думал, мы вместе сделаем что-то из ряда вон выходящее. Не предполагал, что ты будешь воровать у меня каждую ночь, пока я сплю.
Я уставился на него.
— Пока ты был во Франкфурте, я сделал переучет в Хумбрехтхофе. Переучет всего, что относится к нашему общему проекту. Знаешь, сколько ты украл? Две сотни листов пергамента. Дюжину бутылей чернил. Пятьдесят гульденов израсходованы неизвестно на какие цели. Неужели ты думал, что никто этого не заметит?
— Я не украл ни гроша.
— Значит, позаимствовал. Нет сомнений, теперь ты будешь говорить, что собирался со временем все возместить.
— Я ничего не брал. Все, что мы использовали в Гутенбергхофе, не имело отношения к материалам для Библий.
— А как насчет этих индульгенций?
— Это была моя ошибка, которую я совершил два года назад. Больше она не повторялась.
— «Может ли эфиоплянин переменить кожу свою и барс — пятна свои?»[55]— Он указал на меня своей палкой. — Я навел о тебе справки. Ты прожил такую долгую и необычную жизнь, но почти не оставил по себе памяти в мире. Однако не все твои следы исчезли. Бургомистр Штрасбурга знает о тебе несколько историй, и он с удовольствием их поведал.
Теперь настала моя очередь удивляться.
— Бургомистр Штрасбурга? Это кто такой?
— Человек по имени Йорг Дритцен. Он рассказал мне, как ты втянул его брата в предприятие, которого тот не понимал, высосал из него все денежки, а потом, когда он умер, присвоил его долю.
— Я поступил с его братом в соответствии с нашим контрактом.
— А я поступил в соответствии с нашим. Ты клялся, что деньги, которые я ссужаю тебе, пойдут на получение общей прибыли, а не будут разворовываться и попадать в твои карманы, пока я несу все риски по созданию Библий.
— Клянусь, я ничего такого не делал. — Перед моим мысленным взором возникло видение: мои прекрасные Библии, совершенство моей жизни, заперты от меня в Хумбрехтхофе. — Но даже если и делал, то зачем поднимать этот вопрос сейчас? Через пару месяцев мы получим прибыль, которой хватит нам обоим. Все, что, по-твоему, я должен тебе, будет возмещено, я заплачу проценты, когда Библии будут проданы.
Ответом мне была мрачная ухмылка. Я видел, что он воспринял мои слова как признание; более того, я понял, что он с самого начала так все и собирался сделать. Преследуя меня в судебном порядке теперь, он лишал меня малейшего шанса расплатиться. Незавершенные Библии будут оцениваться совсем не по той цене, по которой будут продаваться готовые, а всего лишь по цене материалов. Даже если суд признает справедливыми половину его претензий, то Фуст заберет книги вместе с прессами, литерами и запасами бумаги по бросовой цене. А когда продаст готовые Библии, вся прибыль достанется ему.
Я посмотрел на стену, у которой стоял Петер Шеффер.
— Конечно, руководить работами по завершению Библий будет он.
Фуст кивнул.
— Ты его хорошо обучил.
Новый приступ гнева обуял меня.
— Тебе придется найти новое помещение. Я — арендодержатель Хумбрехтхофа.
— Уже нет. — Фуст протянул мне лист с печатью. — От твоего кузена Шалмана. Он разорвал ваше соглашение и передал собственность мне.
— И почему же он так поступил?
— Я обещал ему воспользоваться моим влиянием в совете гильдий, чтобы с его собственностью ничего не случилось. И арендную плату обещал удвоить.
Пусть бы лучше земля поглотила меня, оплела корнями виноградных лоз и задушила. Я облокотился на столбик ограды.
— Прошу тебя, — умоляющим голосом сказал я. — Нет нужды…
— День суда уже назначен, — оборвал он меня и отвернулся. — Шестой день ноября за час до полудня в монастыре босоногих братьев.[56]Все, что ты хочешь сказать в свою защиту, скажешь там.
LXXXI
Обервинтер
Ник отодвинул щеколду. Железо было хотя и старым, но хорошо смазанным. Петли скрипнули еле слышно. Дверь открылась.
— Ты пришел!
Джиллиан бросилась к нему, повисла у него на шее. Поцеловала его в губы — и он позволил ей. Он так давно ждал этого момента, задолго до того, как услышал про восемь зверей, Мастера игральных карт, про все это. Он провел столько бессонных ночей, желая ее, пока рассвет не начинал заниматься над Нью-Йорком. Оно того стоило — она была по-прежнему желанна.
Но что-то изменилось. Желание стало увядать, даже пока он обнимал ее. Он обнаружил, что думает об опасностях, о том, как им выбраться отсюда, обо всем, что Джиллиан делала против его воли, об Эмили. Продолжая обнимать Джиллиан, он открыл глаза. Увидел Эмили, смотревшую на них с холодным сочувствием, и на его губах появилась извиняющаяся улыбка.
Он стоял так, пока объятия Джиллиан не ослабели, потом отстранился от нее. Нужно было задать тысячу вопросов, выслушать тысячу ответов, которые, вероятно, не доставили бы ему удовольствия. Но это могло подождать.
— Нужно выбираться отсюда.
Джиллиан сделала шаг назад. Лицо у нее было осунувшееся, изможденное, щеки обветрились от холода. В свете голой лампочки на потолке синяки под глазами казались еще синее. Одета она была во что-то вроде пижамы.
— Как ты? — спросил Ник.
— Бывало лучше. — Она распрямилась. — Нет, уже ничего. Слава богу, ты пришел. — Она только теперь заметила Эмили. — А вы… я вас даже не знаю.
Эмили вежливо улыбнулась, словно они знакомились на вечеринке.
— Я работаю в Клойстерсе. Если только меня уже не выгнали.
— Я вас не помню.
— Я появилась, когда вы уже ушли.
— Да, вот уйти было бы неплохо. — Ник посмотрел на босые ноги Джиллиан. — Снега навалило фута два, а до деревни довольно далеко. У тебя есть какая-нибудь обувь?
— Мы пока не можем уйти. — Джиллиан стащила с запястья резинку и завязала волосы хвостиком сзади. Ник и Эмили уставились на нее. — Замок пуст. Со вчерашнего утра я не слышала здесь никого.
— Ерунда, — сказал Ник. — В конце этого коридора лежит мертвец, из него еще кровь течет. Тот, кто его пристрелил, должен быть где-то рядом.
— Брось, Ник. Неужели ты не хочешь понять, что стояло за всем этим?
— За всем этим стояла ты.
