Уже в апреле Горбачев провозгласил на пленуме курс на «ускорение социально-экономического развития». И тут же начал мощную антиалкогольную кампанию, за что получил в народе прозвище «минеральный секретарь». Продажу алкоголя ограничили, многие магазины закрыли, ужесточили административные наказания за пьянство, а в винодельческих хозяйствах Крыма, Молдавии и Краснодарского края вырубили десятки тысяч гектаров уникальных виноградников. В итоге доходы бюджета, зависевшие от госмонополии на продажу алкоголя, резко сократились; экономика страны, которую и без того лихорадило, получила ощутимый удар. Интересно, какими были на этот счет прогнозы Госплана и учитывал ли их, принимая решение, Горбачев?
Люди привыкали брать штурмом винные отделы, очереди за спиртным стояли километровые. На предприятиях и в учреждениях наладили свою распределительную систему: например, в издательстве «Молодая гвардия» на очередной Новый год, чтобы купить по госцене бутылку водки и бутылку шампанского, сотрудники должны были сдать одну-две пустые бутылки из-под тех же напитков: в стране начались перебои с тарой. Кстати, когда антиалкогольная кампания завершилась, году в 1989—1990-м вино уже продавали прямо на улицах, в трехлитровых банках, в каких прежде продавали только компот и соленые огурцы. Но пока кампания была в самом разгаре: по стране пели и плясали антиалкогольные свадьбы, людей за неравнодушие к спиртному исключали из партии, а тех, кто привык справлять с коллегами дни рождения и советские праздники, — с работы. Измучившись стоять в очередях, народ перешел на суррогаты и самогон. В магазинах надолго исчез сахар, отныне он тоже вошел в список товаров, отпускаемых согласно установленной норме на человека.
Когда осенью 1988 года правительство было вынуждено снять ограничения на продажу алкоголя, ощутимого экономического эффекта это уже не принесло, а бутылка водки на долгие годы стала средством расчета. За бутылку договаривались приварить трубы на дачном участке, починить забор, сменить смеситель на кухне…
По некоторым подсчетам, за время активной фазы антиалкогольной кампании смертность в стране резко снизилась, однако нет никакой возможности определить, сколько пьющих, умерших позднее людей пострадали от перехода на «паленый» алкоголь и денатурат. В СССР уже тогда существовал рынок наркотиков, которые начали собирать в городах свою страшную дань. Правда, их оборот был в тысячи раз меньше, чем позднее, когда в стране открылись пункты обмена валюты и в некоторых магазинах даже ценники стали писать не в рублях, а в «у. е.».
С приходом Горбачева Ельцин, в недавнем прошлом первый секретарь Свердловского обкома партии, был избран секретарем ЦК КПСС. А в декабре 1985-го, по подсказке Лигачева, Горбачев назначил Ельцина первым секретарем Московского городского комитета партии — на одну из ключевых партийных должностей, которая не вдохновила к карьерному росту только Виктора Гришина, тихо просидевшего на ней с 1968-го и до прихода Ельцина. Продвигая Ельцина, Горбачев, естественно, рассчитывал на его поддержку, но, как вскоре выяснилось, не просто просчитался — сделал ложный ход, изменивший весь расклад сил. Летом того же 1985-го Горбачев полностью отстранил от власти главного соперника: Романов был освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС и члена политбюро.
Должность председателя Президиума Верховного Совета занял при Горбачеве активно поспособствовавший его приходу к власти, бессменный — с 1957 года — министр иностранных дел Громыко, прозванный американцами за неуступчивость «мистером Нет». Вместо него министром стал Эдуард Шеварднадзе, сподвижник нового генсека, с именем которого связаны позорные и предательские по отношению к стране внешнеполитические решения.
Заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС был назначен Александр Яковлев, «главный инженер» и «архитектор» перестройки. Биография Яковлева весьма символична. Он воевал в Великую Отечественную и был тяжело ранен, затем продвигался по партийной линии, в 1958–1959 годах стажировался в Колумбийском университете в одной группе с будущим предателем, а тогда — сотрудником КГБ Олегом Калугиным; защитил кандидатскую и докторскую; был заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК, членом Центральной ревизионной комиссии, когда в ноябре 1972 года опубликовал в «Литературной газете» ставшую печально знаменитой статью «Против антиисторизма», в которой обвинил целый ряд русских критиков, писателей и поэтов, а также представителей других национальных литератур в отходе от марксизма-ленинизма, пренебрежении понятием классовой борьбы и приукрашивании патриархальной дореволюционной действительности.
Особенно досталось тем, кто уважительно писал о русском крестьянстве. В статье были скрупулезно перечислены имена и фамилии, а также названия журналов, печатавших отошедших от марксизма авторов. Среди занявших неверную идеологическую позицию журналов была упомянута и «Молодая гвардия», а возмутившие партийного идеолога авторы: Вадим Кожинов, Сергей Семанов, Анатолий Ланщиков, Михаил Лобанов, Игорь Кобзев и другие — публиковались не только в указанных Яковлевым журналах, но и в издательстве «Молодая гвардия», где, кстати, в 1984-м, в преддверии перестройки, выпустил свою книгу «От Трумэна до Рейгана» сам Яковлев.
Нападки на авторов, защищавших от навета «нацию рабов», возмутили в 1972-м многих выдающихся современников. Михаил Александрович Шолохов отбил в ЦК телеграмму с требованием разобраться с партийным функционером, поучающим литераторов, как им писать о своем народе. После обсуждения статьи на секретариате и политбюро Яковлев был отстранен от работы в аппарате и направлен, как это было принято, «в ссылку» — послом в Канаду, где и пробыл десять лет. Там будущий «архитектор» перестройки и «отец гласности» завел теплые дружеские отношения с представителем классово чуждой истинному марксисту буржуазии — премьер-министром страны Пьером Трюдо.
Под влиянием Яковлева, возглавившего «интеллектуальный штаб» нового генсека, Горбачев решился на отмену цензуры и проведение так называемой политики гласности, которая, как оказалось позднее, открыла не только неограниченные возможности для публикации ранее запрещенных авторов и освещения прежде запретных тем, но и для тотального оголтелого вранья и очернения страны и ее институтов, ответственность за которые никто никогда не понес.
Яковлев возглавил созданную при политбюро комиссию по реабилитации, вернув многим умершим и погибшим «шпионам» и «врагам народа» их честное имя. Оставшиеся в живых были признаны жертвами политических репрессий и получили социальные льготы. Впрочем, много позже стало понятно, что любая политическая кампания не должна быть массовой, ибо в противном случае она превращается в кампанейщину. При пересмотре в комиссии дел репрессированных не учитывались реалии ушедшей эпохи, а судебные эпизоды изучались вне исторического контекста и даже тогдашнего законодательства. Много лет спустя в очерке о судьбе Варлама Шаламова Юрий Поляков напишет: «…Я искренне жалею тех, кто испытал на себе суровость эпохи перемен, не зря же Павел Нилин назвал свою повесть о тех временах «Жестокость», а Олег Волков свои воспоминания — «Погружение во тьму». О замечательной книге Олега Васильевича сегодня почти не вспоминают, хотя по своим достоинствам она не уступает ни Шаламову, ни Солженицыну, к тому же служит живым источником для молодого поколения гулагописцев… Но кто же станет нынче кручиниться о судьбе какого-то дворянского отпрыска, никогда не увлекавшегося ни Троцким, ни даже Лениным? Другое дело — дети революции, ею же и пожранные. А ведь прежде чем стать жертвами, мальчики-девочки, вдохновленные мировым пожаром и классовым чутьем, в 20-е без сомнения ставили к стенке людей лишь за то, что они дворяне, купцы или священники…» Поляков отмечал, что сегодняшним читателям, к примеру, солженицынский Иван Денисович представляется невинной жертвой, а между тем сидел он, как указывает сам же Солженицын, за дезертирство — страшный по тем временам проступок, который по военным законам карался расстрелом. Так что огульно оправдательное отношение к осужденным, характерное для яковлевской комиссии, вряд ли было уместно. Кстати, именно Яковлев возродил хрущевский миф о маниакальном, ничем не мотивированном сталинском злодействе. При нем же началось выдавливание из информационного пространства, прежде всего с телевидения, слова «патриотизм», о чем писал в своей публицистике начала 1990-х Юрий Поляков.
