— Ты его видела?
— Вот как тебя.
— Ну и что?
— А ничего, — вздохнула Надька, немного подумав, — сохранился.
Тетка, было, поднеся к губам рюмку, снова поставила ее на стол. Надькино нездоровое беспокойство неожиданно передалось и ей.
— А он тебя узнал?
— Откуда? — удивилась Надька, — он-то меня не видел,
— Как это? — не поняла тетка, — ты что, к нему даже не подошла?
— Подойти-то я, подошла, — усмехнулась Чигавонина, — причем, довольно близко. Но он меня так и не узнал.
— А ты не могла обознаться? — допытывалась тетка.
— Я что, отца своего ребенка не узнаю?
— Мало ли… Столько лет прошло.
— Хочешь, — встрепенулась Надька, — я сейчас тебе его покажу?
Тетка посмотрела на нее с недоумением. Вроде еще и не выпили как следует…
— Это все из-за тебя! — Чигавонина вдавила сигарету в пепельницу, — Найдите, блин, на «Румбе» своих друзей! И подруг, и товарищей по несчастью, и бывших мужей и любовников, а также беглых алиментщиков!
— Ты что, — догадалась тетка, — его на сайте знакомств обнаружила?
— Ну, наконец-то, — усмехнулась Надька, — дошло. Представляешь, Танюх, и этот туда же, желает познакомиться.
Тетка так и застыла: рюмка в одной руке, огурец — в другой.
Надька пощелкала у нее перед глазами пальцами:
— Включай мозги-то! Надо же что-то делать.
Скальпель, то есть, логин! Зажим, то есть пароль! Тетка молотила по клавиатуре со скоростью заправского хакера. И буквально через пару минут на экране высветилась Сашкина до слез знакомая физиономия.
Надька не соврала. Годы Епифанова явно пощадили. Как, впрочем, это обычно и бывает, когда дело касается мужчин. Эти гады-годы к ним более милостивы, чем к нам, бабам. Ветерком пройдутся, дождичком прольют, солнышком просушат — и ничего, почти как новенький. А может, даже и лучше. Уверенность появилась, осанистость, лоск. Только вот борода непривычная. И усы. А взгляд все тот же, сладко-обволакивающий.
— Вот он, — всхлипнула Надька, — жених!
— Не реви! — сказала тетка, — разберемся!
— Ты лучше почитай, что он о себе пишет! Писун, блин.
Тетка открыла Епифановское досье и углубилась в чтение.
«Честен, прямолинеен, груб. Активен, агрессивен, вероломен. Нахален, страстен, рьян. Заботлив, нежен, обходителен. Застенчив, печален, угрюм. Циничен, артистичен, приставуч. Послан, брошен, забыт. Свободен, настырен, нагл. И все это в зависимости от направления ветра, времени года и часа суток. Короче, со мной, подружка, не соскучишься. В женщинах ценю чувство юмора и трехзначный, как минимум, „IQ“. Отсутствие последнего легко переживаю и довольствуюсь тем, что есть. Свободно изъясняюсь на трех языках, один из которых „феня“. Легко перехожу от витиевато-образных выражений на короткие междометия и горловое урчание. Остро чувствую фальшь в любых ее проявлениях, не терплю снобизм, пессимизм и трендизм. Пеку блины, жарю картошку, а к мясу, вообще, никого не подпускаю. Люблю кормить, поить и любоваться. В хороших руках отогреваюсь и сам излучаю тепло. И только попробуй мне подмигнуть! На все остальные знаки внимания отвечу с благодарностью».
— Недурно, — удивилась тетка, — кто бы мог подумать.
— Да уж! — согласилась Чигавонина, — раньше он только одним местом хорошо соображал.
Надькино лицо неожиданно скривилось и покраснело. Из глаз полились частые мелкозернистые слезы.
— Не реви! — тетка вынула из кармана платок и протянула Надьке, — хочешь, я тебе его отсюда достану?
Надька хлюпала носом, комкая в руках бесполезный платок.
— Чего молчишь? — не выдержала тетка.
— Да боюсь, я Тань, — Надька расправила на коленях заметно увлажненный платок и, любовно его поглаживая, продолжила, — ты только пойми меня правильно. У меня на Епифанова как бы права… Дочь общая, алименты… А тут еще Витка Чмух, считай, не чужая… И ты, Тань, тоже женщина одинокая, ласки мужской не знавшая. А тут Епифанов — наш старый друг, лучше новых двух…
— Какие новые, Надь? Какие старые? — не выдержала тетка, — когда никаких нет!
— Так тебе, Тань, вроде и не надо было никогда?
— Вроде и не надо, — согласилась тетка и, помолчав, добавила как-то не очень твердо: — Не надо было никогда.
— А что изменилось, Тань? — насторожилась Чигавонина, — не пугай меня. Неужели у тебя кто появился?
— Не знаю, Надя, что тебе и сказать, — растерялась тетка.
До нее именно в этот момент дошло, что все эти учебные бдения в сайтах знакомств, привнесли в ее серую жизнь какую-то свежую, приятно бодрящую струю.
— Представляешь, Надь, я вот только сейчас, буквально сию минуту поняла, что мир — он большой! Мир, Надь, не побоюсь этого слова, он — громадный! И одновременно, он очень маленький и компактный. Даже, я бы сказала, тесный. И буквально под завязку набитый людьми. И эти люди в нем как медведи. Толкаются, дерутся, в лучшем случае трутся друг о друга спинами, а глазами в глаза посмотреть не решаются. А ты спроси, почему, Надь?
Чигавонина молча пожала плечами. Тетка вышла из-за стола и открыла форточку.
— Душно как-то, не находишь? — она выудила из пачки сигарету и снова задумалась.
— Почему, Тань? — подала голос Надька.
— А потому, Надь, что боятся! — оживилась тетка, — потому, Надь, что в стае зверей прямой взгляд — это явная агрессия. Наглая, ничем не прикрытая угроза. И вот мы все бежим от этого кошмара, спасаемся, прячемся в своих заповедных скорлупках, футлярах, панцирях. Мы, Надь, как улитки-скопидомки: зыркнули сердито и в кусты. А мир, Надь, я повторюсь, большой! Он, Надь, ведь для того и предназначен, чтоб люди в него заходили иногда энергию свою поизлучать. Поделиться ею с другими людьми. Ну и получать от них взамен ответные импульсы. Люди, Надь, они ведь, как аккумуляторные батарейки. Им подзарядка нужна. В виде простого человеческого общения. А когда такового не происходит, страшные, Надь, вещи происходят.
Чигавонина сидела на стуле в напряженной позе изваяния с острова Пасхи: спина прямая, руки по швам.
— Вот, возьми, Надь, хотя бы меня, — тетка снова задумалась, — Стою я перед тобой, простая русская баба… И вот скажи ты мне Надя, какие у меня в жизни были простые бабьи радости?
Надька неопределенно дернула плечами, но, уловив привычную волну, облегченно вздохнула:
— Да какие у тебя радости, Тань? Такие же, как и у меня. Девок поднять, с голоду не загнуться, внуков дождаться — вот оно наше общее с тобой счастье. Не было бы, типа, войны…
— Это все, Надь, понятно, а вот так чтобы конкретно, только для себя? Личная жизнь и все такое?
