«Привет, Милли, очень жду нашей встречи сегодня. Может, мы даже немного порисуем? Встречаемся в кабинете рисования. МК».
МК. Я никогда раньше не сталкивалась с тем, чтобы учителя подписывались просто инициалами.
Остаток дня прошел без событий. Математика, две биологии, история религии. Прозвенел звонок, я поднимаюсь в арт-класс. Прежде чем увидеть их, я услышала голоса. Высокие, визгливые. Злые. Девочки спускаются по лестнице навстречу мне. Гадая, какое наказание придумала для них мисс Кемп, я посторонилась, чтобы пропустить их, – лестница не очень широкая. Фиби прижимает меня к перилам.
– Привет, паскуда.
Паскуда? А я-то думала, мы будем как сестры. Маленькие женщины.
– Твоя муси-пуси ждет тебя. А ты и тут славненько устроилась, под крылышком у мисс Кемп, она тебя защищает.
– Насчет цепочки, Фиби, я не ношу ее, мне как- то неловко.
– Какая еще цепочка? – спрашивает Иззи.
– Никакая, – отвечает Фиби.
– Давай-давай, колись, – говорит Иззи, тыкая Фиби в живот.
Та теряется. Уже не такая воинственная. Не такая смелая. Смущается перед подругой. Мне на ее месте следовало бы раскаяться, что заговорила об этом при посторонних. Следовало бы.
– Чертова мамаша, дура, для нее тоже заказала цепочку, с именем.
– Такую же, как для тебя? Может, она и себе такую же заказала – и вы все, как из одного инкубатора?
Фиби кивает. Я открываю рот, чтобы извиниться, но она велит мне заткнуться.
– О-ёй! Милая мамочка опять опустила тебя, да?
– Отвали, Из!
– Остынь, кому, на фиг, нужна мать, ведь друг у друга есть мы!
Они смеются и продолжают спускаться по лестнице. Я ничего не говорю, но мне хочется сказать – мне нужна.
Мне нужна мать.
Иззи останавливается, смотрит вверх на меня и спрашивает:
– Тебе никто не звонил вчера? Никаких странных звонков?
Моя рука тянется к телефону, который лежит в кармане блейзера.
– Судя по молчанию, полагаю, что нет. Ну, потерпи, ждать осталось недолго.
Снова хихиканье и смешки.
Соль на раны. Жжет. Я смотрю вниз на их хорошенькие личики и вспоминаю историю, которую когда-то читала. Народная американская притча. Индеец чероки говорит своему внуку, что в каждом человеке идет схватка между двумя волками. Один злой, другой добрый. Мальчик спрашивает – а какой волк побеждает? Старый чероки отвечает – тот, которого кормишь. Их лица превращаются в мишени по мере того, как я смотрю на них. Я с трудом удерживаюсь от желания плюнуть в эти мордашки, чтобы от слюны размазался макияж. Куклы. Ванильный запах лосьона для искусственного загара висит в воздухе. Иззи складывает пальцы буквой «V» и показывает язык. Фиби делает то же самое. Нехорошие мысли у меня в голове. Дверь в нижнем коридоре открывается, заставляет их поторопиться. Пока преодолеваю последние ступеньки, держусь за свой телефон, он молчит.
В кабинете МК два мольберта, один напротив другого. Два стула, две коробки с углем. Все в двойном количестве.
– Привет, – говорит она. – Добро пожаловать! Есть настроение порисовать?
Я киваю, снимаю сумку и блейзер. Она предлагает налить мне стакан воды.
– Нет, спасибо.
– Ты раньше работала с углем?
– Немного.
– Отлично, ну выбирай мольберт и садись.
Ее руки жестикулируют, быстро движутся, словно груз браслетов станет невыносим, если они останутся неподвижными хотя бы долю секунды. Она садится напротив меня.
– Что тебе хочется нарисовать? Есть какая-нибудь идея?
Есть, конечно. Только, думаю, это никому не понравится.
– Ничего конкретного, не знаю.
– А если нарисовать фигурку, которая стоит на столе? Это работа скульптора Джакометти. Или я могу достать из сумки флакон духов, у него интересная форма.
Ее духи. Так вот что это такое. Знакомый запах. Напоминает молодые побеги лаванды, срезанные в нашем саду, срезанные тобой.
– Давайте рисовать фигуру, – отвечаю я.
– Отличное решение, сейчас поставлю.
Движения у нее плавные, дикарские бусы, которыми она увешана, позванивают на каждом шагу. Ее волосы высокой копной подняты наверх и скреплены заколкой с каким-то восточным узором. Она напоминает картинку из журнала «Нэшнл Джиографик» – помесь сумасшедшей гейши со жрицей африканского племени. Мы приступаем, как по команде, в такт, наши руки одновременно тянутся к углю. Она спрашивает, как у меня дела, я отвечаю – хорошо.
– Хорошо – это значит на самом деле хорошо или могло бы быть лучше, но ты не хочешь говорить?
– И то и другое, наверное.
Шорох. Крошки угля. Рисую голову. Неужели она тоже начала сверху?
– Искусство – прекрасная терапия, знаешь ли.
У меня сразу пробегают мурашки. Стоит мне только почувствовать угрозу вторжения, как я в считаные минуты воздвигаю обратно полуразобранную стену. «Терапия». Что она хочет этим сказать? Это информация для узкого круга лиц, сказал Майк. Мисс Джеймс, директор школы, и мы с Сас, – вот и весь круг. Больше никто не знает про твою мать. Я смотрю на нее поверх мольберта. Никакого макияжа, натуральный румянец. Кожа – персик со сливками. Она смотрит на меня, улыбается, нежные морщинки собираются вокруг глаз. Бьюсь об заклад, она часто улыбается и смеется.
– Ну, как успехи?
– Хорошо, спасибо.
Голова уже обзавелась телом, тонким, как прут, который ты пускала в ход, хоть я просила – не надо.
– Как складываются отношения с девочками?
Хуже не бывает.
– Неплохо, мне кажется.
– Тебе кажется?
– Мне кажется, что я не очень вписываюсь.
– Конечно, это непростая задача. Девочки здесь развитые не по годам, умудренные опытом. Почти все они всю свою жизнь прожили в Лондоне. Я наблюдаю это каждый раз – новичок должен пройти притирку. Ну, для этого и существует куратор. Мне повезло, мне досталась ты. Ну что, готова показать свой рисунок?
– Да, пожалуй.
Она вытирает руки о влажную тряпку, которая лежит сбоку, встает и подходит к моему мольберту, одобрительно присвистывает, говорит: о боги, боги, твоя бывшая директриса абсолютно права.
– Какое невероятное владение светотенью, кажется, что статуя движется, сейчас сойдет с бумаги. Ты не будешь возражать, если я оставлю рисунок у себя? Я хочу показать его в восьмом классе, они сейчас как раз занимаются рисованием фигуры.
– Конечно, берите, если считаете, что у меня получилось.
Я хочу открепить лист от мольберта, но она останавливает меня, говорит, что я забыла кое-что.
