Но однажды Хильда пришла, когда Олла не было, а Катса тренировалась в одиночестве. И когда девочка прервалась, чтобы поставить нового болвана, Хильда вдруг заговорила.
— При дворе говорят, вы опасны, миледи.
Катса внимательно посмотрела на старую женщину перед собой, на седые волосы и серые глаза, на мягкие руки, сложенные на пухлом животе. Так долго отвечать на ее взгляд не мог никто, кроме Раффина, Олла и самого короля. Потом пожала плечами, подняла мешок с зерном на плечи и подвесила на крюк к деревянному столбу, стоящему в центре зала для упражнений.
— Первый человек, которого вы убили, миледи, — снова начала Хильда. — Тот кузен. Вы ведь не собирались его убивать?
Этот вопрос ей никто и никогда не задавал. Катса еще раз взглянула в лицо женщины, и та снова не отвела взгляда. Катса чувствовала, что это неподобающий вопрос для слуги. Но с ней так редко разговаривали, что она проста не знала, как реагировать.
— Нет, — ответила она. — Я только хотела, чтобы он перестал меня трогать.
— Значит, миледи, вы опасны только для тех, кто вам не нравится. Но, быть может, для друга в вас угрозы нет.
— Потому я и провожу каждый день в этой комнате, — объяснила Катса.
— Учитесь управлять своим Даром, — проговорила Хильда. — Правильно, это нужно всем Одаренным.
Она знала, что обладать Даром нелегко, и не боялась говорить об этом. Катсе нужно было продолжать упражнения, но она медлила в надежде, что женщина снова с ней заговорит.
— Миледи, позволено ли мне задать вам один личный вопрос?
Катса молча ждала. Трудно было представить себе более личный вопрос, чем тот, который уже прозвучал.
— Кто вам прислуживает, миледи? — спросила Хильда.
Катсе подумалось, не пытается ли эта женщина ее унизить. Она выпрямилась и посмотрела ей прямо в лицо, ожидая, что та рассмеется или хотя бы улыбнется.
— Я не держу слуг. Когда ко мне приставляют горничную, она обычно решает оставить службу в замке.
Хильда не рассмеялась и не улыбнулась, только мгновение изучающе смотрела на Катсу.
— У вас есть хоть одна служанка, миледи?
— Нет.
— Кто-нибудь рассказывал вам о женских кровотечениях, миледи? Или о том, как все происходит между мужчиной и женщиной?
Катса не понимала, что эта служанка имеет в виду, и чувствовала, что недоумение написано у нее на лице. Но Хильда по-прежнему даже не улыбалась.
— Сколько вам лет, миледи? — спросила она, окинув Катсу взглядом.
Девочка вздернула подбородок.
— Почти одиннадцать.
— И они собирались позволить вам столкнуться со всем этим в одиночку, — всплеснула руками Хильда. — Да вы бы, наверное, носились по замку, как дикий зверь, не понимая, кто и что на вас нападает.
Катса вздернула подбородок еще выше.
— Я всегда знаю, кто на меня нападает.
— Дитя мое… — вздохнула Хильда. — …миледи, позволите вы мне иногда прислуживать вам, если будет нужда? Если вам понадобится помощь, а в яслях не будет работы?
Катсе пришло в голову, что, наверное, работать в яслях очень тяжело, раз эта женщина готова вместо того прислуживать ей.
— Мне не нужны слуги, — сказала она, — но я могу приказать, чтобы тебя перевели на другую работу, если тебе не нравится в яслях.
— Мне очень нравится в яслях. — Кажется, на губах Хильды мелькнула улыбка. — Простите меня за дерзость, миледи, но вам нужны слуги, а именно — горничная. Ведь у вас нет ни матери, ни сестер.
Катса никогда не чувствовала потребности в матери, сестрах и вообще в ком-нибудь на целом свете. Она не знала, что принято делать, когда слуги дерзят: Ранда, наверное, пришел бы в ярость, но Катса боялась своей ярости. Затаив дыхание и стиснув кулаки, она стояла неподвижно, как деревянный столб в центре зала. Пусть старуха говорит что угодно. Это ведь всего лишь слова.
Хильда поднялась и оправила платье.
— Я зайду в ваши покои при случае, миледи.
Ответом ей было каменное выражение лица.
— А если вам когда-нибудь захочется отдохнуть от торжественных обедов дяди, вы всегда можете навестить меня в моей комнате.
Катса заморгала. Ей были люто ненавистны эти званые обеды, когда на нее смотрели искоса, и никто не хотел сидеть рядом, и дядя все время что-то очень громко говорил. Неужели их правда можно избежать? Может, общество этой женщины оказаться приятнее?
— Мне нужно вернуться в ясли, миледи. Меня зовут Хильда, я из западных Миддландов. У вас очень красивые глаза, милая. До встречи.
Хильда исчезла раньше, чем Катсе удалось выдавить из себя хоть звук, и девочка так и осталась стоять и смотреть на дверь, которая закрылась за служанкой.
— Спасибо, — сказала Катса, хотя никто уже не мог этого услышать, и ей было непонятно, почему ее голос звучал так, словно она и вправду благодарна.
Катса сидела в ванне и билась над колтунами в спутанных волосах. Ей слышно было, как в соседней комнате Хильда с шелестом роется в сундуках и ящиках, извлекая на свет серьги и ожерелья, которые Катса разбросала где-то в кучах шелкового белья и кошмарных костяных корсетов после того, как ей в прошлый раз пришлось все это надевать. Хильда что-то бормотала и кряхтела — наверное, стоя на коленях, искала под кроватью щетку для волос или вечерние туфли.
— Какое платье вы сегодня наденете, миледи? — крикнула Хильда.
— Ты же знаешь, мне все равно, — отозвалась Катса.
В ответ опять послышалось бормотанье. Через минуту Хильда подошла к двери, неся в руках платье цвета тех помидоров, что Ранда закупал в Лиониде, помидоров, что гроздьями росли на лозах, и вкус у них был не хуже, чем у шоколадного торта главною замкового повара. Катса подняла брови.
— Я не буду надевать красное платье, — решительно сказала она.
— Оно цвета зари, — возразила Хильда.
— Оно цвета крови, — парировала Катса.
Вздохнув, Хильда унесла платье из ванной комнаты.
— Оно смотрелось бы потрясающе, миледи, — донеслось до Катсы, — с вашими-то глазами и темными локонами.
— Если за ужином мне вдруг захочется кого-то потрясти, — потянув за самый упорный колтун в волосах, сообщила Катса мыльным пузырям, — я просто ударю его кулаком в лицо.
Хильда снова появилась в дверном проеме, на этот раз в руках у нее переливался нежный зеленый шелк.
— Этот достаточно скучный, миледи?
— У меня, что, нет ничего серого или коричневого?
— Я настаиваю, миледи, чтобы вы надели что-нибудь цветное, — лицо Хильды посуровело.
— Ты настаиваешь, чтобы люди на меня глазели, — нахмурилась Катса в ответ, поднесла своевольный колтун к глазам и начала яростно дергать. — Надо их вообще отрезать. Они не стоят таких мучений.
