Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Чепуха, конечно, но подбадривает, особенно если учитывать, что во Вроцлаве я уже дважды общался с судебным исполнителем. На третий раз я, пожалуй, смогу ему кое-что рассказать о начале Великого Дела, о Свете, Истине и букве «тау» – пусть знает, с каким должником он имеет дело! Читаю дальше: рожденные под знаком Девы, однако, по природе своей чужды финансовой деятельности, не имеют доступа к золоту, а игра, биржевые спекуляции, участие в надзорных органах, финансовые операции – не их стихия. Если они не примут этого во внимание, их неизбежно ждет полное разорение. Прочитать подобное о себе, притом в качестве подарка ко дню рождения? Узнать об отсутствии перспектив в мире, который в большей мере, чем когда-либо, зиждется на деньгах? Если Магда подсунула мне гороскоп с намерением поддержать меня в трудную минуту, то за такую трогательную заботливость (не от меня унаследованную) я должен не позже октября отказать ей в отцовстве. Упоминая об этом, я доказываю прежде всего самому себе: всему, что я пишу в дневнике, с точки зрения правдивости – грош цена. В своей внутренней (возможно, более реальной) жизни я энергичен, находчив, практичен и, как многие другие, ради презренного металла готов исполнять чужие прихоти.
Великанша грациозно вписывалась в повороты, семенила мелкими шажками по прямой – явно, чтобы понравиться Юреку, на которого положила глаз с первой же минуты, словно почувствовав, что этому здоровенному мужику не по вкусу, как с такими бывает, маленькие женщины, зато возбуждают крупные формы, и он способен часами разглагольствовать о достоинствах стана обхватом в метр. Мы сворачивали то налево, то направо, поднимались и спускались по лестницам, часто всего на пол-этажа. Прошли через комнату, заставленную шкафами и письменными столами, нагроможденными один на другой, а потом через помещение, которое во времена процветания этого дома, видимо, служило кухней, о чем свидетельствовал каменный пол. Я старался не думать о том, чту меня ждет в такой обстановке, и повторял как мантру, что грязный поезд, потерянное время и прогулка по запущенному зданию – всего лишь способ заработать на жизнь. Великанша, точно вожак стаи дельфинов, взяла очередной поворот, и мы вышли в широкий коридор, где клубились во множестве какие-то люди. Она подвела нас к толпе и жестом дала понять, что должна нас покинуть. На прощание указательным пальцем ткнула Юрека в область сердца и расплылась в улыбке. Юрек выдержал испытание, даже не пошатнувшись, но улыбка, похоже, его напугала.
Мы остались в коридоре одни, если не считать двух сотен людей, преимущественно в темной одежде, которые уставились на нас, точно на каких-то чудищ, рожденных больным воображением. Любовь Юрека к шмоткам красного цвета была мне известна, но я не предполагал, что его наряд может произвести такое впечатление. К счастью, про нас быстро забыли – возможно, быстрее, чем хотелось бы моему другу, который, задав риторический вопрос: «Интересно, где они все припарковались?» – врезался в самую гущу толпы. Большинство в ней говорили по-польски и на идише, но слышался также немецкий и чешский. Не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться: это международная конференция, организованная согласно с правилами столь популярного нынче тотального участия. Интерактивность, обогащение самосознания, женщины, играющие роль мужчин, жертва, становящаяся палачом. Я однажды участвовал в подобном мероприятии. Профессор католического университета в Сиэтле, горячий поклонник Пиночета, читал сочиненное им самим завещание Сальвадора Альенде, роняя неподдельно мокрую слезу, а его супруга в соседнем зале преображалась в рассвирепевшую полицейскую собаку и норовила вцепиться присутствующим в икры. Если и здесь разыгрывали спектакль такого рода – а все на это указывало, – то Роман Полански со своей пресловутой зацикленностью на точности реалий при съемках «Пианиста» в подметки не годился организаторам. Они позаботились даже о воспроизведении кисловатого запаха бедности, принесенного на одежде из густонаселенных домов, где нет канализации. Хотя, надо признать, в этом запахе чуть-чуть ощущалась (будто чтобы никого не обидеть) примесь «Шанели». Ошеломленный такой скрупулезностью, я попытался отыскать какие-нибудь промахи, но обнаружил только один – в облике державшегося в стороне пожилого мужчины. Он был одет вполне старомодно, но на плече у него висела сумка с надписью Lufthansa, лет на двадцать опережающая прочие детали костюма. Впрочем, это, похоже, не мешало принятым условностям: например, молодая девушка в берете, изображающая журналистку, спросила у него сладким голоском, знал ли он лично господина председателя. Получив ответ, что он не понимает, о ком речь, девушка явно ему не поверила.
– Но в гетто вы были?
Вот тут он удивился:
– Я же немец – как бы я мог там оказаться?
– Может, вы кого-нибудь застрелили? Случайно… – допытывалась она.
– Я нотариус, любое оружие мне отвратительно! Простите, я спешу. – И, поклонившись, торопливо отошел.
Нисколько не обескураженная журналистка перевела свой взор на меня. Однако, что мне понравилось, оказалась достаточно сообразительной – отведя взгляд, быстро нырнула в толпу.
Издалека я увидел девушку, очень похожую на выдающуюся пианистку Стеллу Чайковскую. Это Стелла рассказывала мне, что Румковский, чтобы обеспечить работой недавних гимназисток, велел им записаться в полицию и преследовать детей, торгующих поддельными конфетами. Отказываться не имело смысла: все знали о судьбе судей, которые, чтобы не выносить смертных приговоров за торговлю в гетто, чего требовали немецкие власти, подали в отставку. Судью Вайскопфа немедленно послали вывозить фекалии, а знакомый ее отца, адвокат Вильгельм Мрувка, с первым же эшелоном отправился в никуда. Сходство красотки со Стеллой конечно же было случайным: если бы Стелла узнала, что одна из ее внучек участвует в подобной конференции, она бы наверняка позвонила мне из Стокгольма.
К счастью, освободилось место на одной из скамеек, расставленных у стен коридора. Я плюхнулся на скамейку и вытянул ноги, потому что у меня сильно болела поясница. И тут заметил сидящую неподалеку даму в габардиновом пальто и бархатной шляпке-чалме, которая с возмущением на меня воззрилась. По всей вероятности, она прибыла на конференцию из заокеанского университета, не побоявшись тягот путешествия, пролетела не одну тысячу километров и теперь выступает в роли особы, не ведающей, что такое политкорректность. На минуту я снова почувствовал себя истинным лодзянином и, чтобы вырвать у злобной бабы ядовитые зубы и позволить увезти из города приятные воспоминания, выпрямился и подобрал ноги. В награду из-за пожилой женщины высунула изумительную рыжеволосую голову ее дочка – сомнений в этом не было, настолько они были похожи, – и улыбнулась мне одними глазами. Я ответил ей полуулыбкой, но она, смутившись, отвернулась.
В зале стало душно. Регина вынула из сумки театральную программку, еще довоенную, и принялась ею обмахиваться. Время от времени, чтобы не смотреть на очередного свидетеля, она в нее заглядывала, пытаясь воскресить в памяти воспоминания о тех январских днях, когда она приехала в Лодзь навестить родителей. Городской театр, 1939 год. Юлиуш Словацкий, «Кордиан». Хотя спектакль был поставлен самим Шиллером[18], прекрасно оформленная программа показалась ей более удачной, чем представление. Сейчас, впрочем, она сомневалась, что была права.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
