Книга Гость. Туда и обратно - Александр Генис

Я открыл Рождество за два года до Америки. В нем не было ничего ни религиозного, ни даже традиционного. Мы его себе придумали как семейный праздник с диссидентским акцентом и вкусной едой. Хотя все вокруг считали Новый год единственной приличной датой в советском календаре, нам этого было мало. Не желая пить под куранты, чокаясь с Брежневым, мы решили отмечать Рождество по западному календарю, видя в нем сакральный акт гражданского неповиновения – с елкой, подарками, жареным гусем, фаршированной рыбой, но без гостей, которые в остальные дни редко покидали наш дом. Рождество стало частным, почти тайным торжеством, которое мы украсили импровизированными ритуалами, еще не догадываясь о том, как его, собственно, празднуют на настоящем, а не прибалтийском Западе.

Каким же тяжелым было наше разочарование, когда, оказавшись в Нью-Йорке накануне первого Рождества в свободном мире, мы выяснили, что в том районе Бруклина, где мы сняли светлый подвал с мезузой и окнами во двор, живут только ортодоксальные евреи. Вокруг нас было четырнадцать конкурирующих синагог и ни одного елочного базара.

– В день ихнего Рождества, – поучали нас новые соседи, – хорошие евреи Бруклина ходят в кино, а плохие не живут в Бруклине.

Мы были евреями сомнительными и без елки жить не могли. Дождавшись раннего вечера, чтобы не огорчать старожилов, подаривших нам кипу, испорченный телевизор и мешок потертых галстуков, мы с братом отправились на вылазку к афроамериканцам. Черная Америка тогда еще не открыла Кванзу и отмечала тот же праздник, что и мы. Вернувшись с добычей в еврейский район, мы закутали елку в снятое с себя пальто и потащили к себе, прижимаясь к домам. Со стороны легко было подумать, что мы несем труп, но о репутации было поздно беспокоиться, так как соседи уже все равно не ждали от нас ничего хорошего.

С тех пор как я оставил Бруклин на произвол судьбы, он пережил крестовый поход, обративший четырнадцать синагог в четырнадцать церквей разной деноминации, и два приступа истерической джентрификации, сделавшей этот бескрайний район самым модным из всех пяти боро Нью-Йорка.

К Рождеству, впрочем, это отношения не имеет, потому что в Америке его отмечают всюду и все, кроме тех, кто в кино. В сущности, это экуменический праздник, который считался когда-то еще и языческим. Почавшие Америку пуритане, например, от него сбежали в Новый Свет. Но Рождество пришло следом, чтобы стать тем единственным религиозным праздником, когда государство и церковь живут в унисон, объявив страну выходной.

Этот противоестественный, с точки зрения конституции, союз пыталась расшатать политическая корректность. Выступив в защиту обойденных религиозных меньшинств, сторонники деликатного обхождения провели операцию по нейтрализации Рождества. Возникли расплывчатые открытки, поздравляющие с невнятными «праздничными днями», прошли смутные «праздничные парады» и шаманские концерты в «праздник зимнего солнцестояния». Вместо рождественской елки появились загадочные «деревья дружбы». Даже гигантский универмаг «Уолмарт», напуганный угрозой судебного преследования, поздравлял своих покупателей с «праздниками», не уточняя какими.

Ничего из этого не вышло, и понятно почему. Восемьдесят пять процентов американцев считают себя христианами (в относительных цифрах это значит, что в Америке больше христиан, чем иудеев в Израиле или индусов в Индии). При этом день рождения Христа отмечает девяносто шесть процентов жителей Америки. Получается, что в рождественскую ночь за рождественским столом под рождественской елкой вы неизбежно встретите «и эллина, и иудея», а также бо́льшую часть тех 36 миллионов агностиков, которые не принадлежат ни к одной конфессии, но не решаются лишить себя рождественских подарков.

Циники говорят, что в подарках все дело: Рождество превратилось в экономический рэкет, вымогающий у нас деньги за подарки. Не без этого. Но можно сказать и по-другому. Уж очень это удачный праздник: снаружи – холодно, внутри – тепло. Рождество будит в нас то религиозное чувство, что равно доступно и атеистам, и верующим, – переживание праздника. Каникулы души, оно позволяет заново ощутить свежесть невинного мира, забыв на время суровые уроки опыта. Не поэтому ли Рождество в универсальной упаковке коммерции захватывает и ту часть мира, что вовсе не имеет к нему отношения?

Однажды в декабре я был в Токио, где моя переводчица бегала по магазинам за подарками точно так же, как это делают в Нью-Йорке.

– А вы знаете, – спросил я ее, – что отмечают в этот день?

– Конечно: Бог умер.

Она слышала, что западный бог, в отличие от восточных, смертен, но не знала, что не совсем. Рождеством для нее была елка.

Для Нью-Йорка – тоже. Поэтому самые истовые, вроде меня, встречают ее в четыре утра, когда тщательно выбранное дерево везут на специальной платформе по перекрытой для остального движения Пятой авеню к главному месту праздника – и для города, и, пожалуй, для всей страны: у катка в Центре Рокфеллера.

Биография каждой рождественской елки известна ньюйоркцам во всех подробностях, от шишки до последнего триумфа. Обычно такие могучие деревья растут в окрестных Катскильских горах, где кандидаток оценивают, как на конкурсе красоты: рост, вес, объем груди и бескорыстная любовь к человечеству. Лежа наша елка занимает чуть не квартал, стоя достигает десятого этажа. Украшают ее только тридцать тысяч лампочек, пять миль зеленых проводов и звезда от Сваровского. Никаких игрушек – они не в состоянии конкурировать с изумрудными волнами хвои, лениво волнующимися под вечным манхэттенским ветром. Каждый год елка выглядит иначе, и каждый год она лучше предыдущей. Как только мэр включит рубильник и огни зажгутся, жизнь в городе становится сумасшедшей, хотя, казалось бы, дальше некуда.