Черт возьми, он недооценил эту женщину.
Томми вытащил мобильный и набрал номер Эдди.
– Проследи за ней, – прохрипел он в трубку и дал отбой.
* * *
Белый деревянный дом располагался на возвышенности, в десяти километрах к северу от полицейского участка в Стокгольме. От него веяло дружелюбием и покоем. При всем том беспорядке, который царил вокруг, он как будто жил в симбиозе с наполовину запущенным садом, землей и небом. Дом ее детства.
София стояла на обочине, пока такси исчезало за скатом дороги. Зеленые луга пестрели цветами. Июнь, наверное, ее любимый месяц. Воздух полнился щебетанием птиц. Бринкман пошла по гравийной дорожке к воротам, вдыхая запах сирени.
Они никогда не запирались – Ивонна и Том.
София прошла в прихожую.
– Эй!
Собака по кличке Рат – брехливая помесь терьера и дворняги – уже сбегала по лестнице. Но тут послышались шаги со стороны кухни, и собака умерила пыл.
– Боже мой! – всплеснула руками Ивонна.
– Здравствуй, мама.
Хозяйка не тронулась с места.
– Как Альберт?
– С ним всё в порядке, – ответила гостья.
Они не бросились друг другу в объятья. Собака застучала лапами, поднимаясь по лестнице.
– Где Том? – спросила София.
– Он пошел к сыну, – ответила Ивонна.
И мотнула головой, словно не понимая, почему вообще должна объяснять такие само собой разумеющиеся вещи.
– Где ты была, София, и что сейчас здесь делаешь? – спросила затем мать.
Голос у нее был само отчаяние. Но Ивонна тут же удалилась, так что ответить ей дочь не успела.
На кухне стоял запах тимьяна. София присела на длинную скамью возле деревянного стола в деревенском стиле.
– Мама…
– Да?
– Скажи мне что-нибудь.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Что угодно.
Ивонна обернулась и вытерла руки кухонным полотенцем. Мотнула головой:
– Я не могу.
– Почему же?
Хозяйка дома положила полотенце на скамью. Чем больше она старела, тем медленнее передвигалась.
– Потому что тогда я буду злиться на тебя, – ответила Ивонна. – А я не хочу так.
– Злись, пожалуйста.
– Не могу, не выдержу.
Окно за спиной гостьи было приоткрыто. Во дворе щебетали птицы, жужжали мухи.
– Зачем ты пришла, София?
– Я не знаю.
– Ты не должна отвечать мне так.
София ждала другого, но чего? Объятий? С какой стати? Ивонна никогда не была ласковой матерью, да и дочь не привыкла рассчитывать на ее поддержку.
– Альберта сбила машина, – продолжала Ивонна. – А ты ничего не сказала мне, просто исчезла. Я пыталась выйти на тебя, но ты держала дистанцию. Я знала, что тебе пришлось нелегко. Я хотела поговорить с тобой, помочь тебе. Но ты оборвала все связи, замкнулась, отгородилась от меня. Я выжидала, ни о чем не спрашивала. Беспокоилась, не находила себе места, но молчала. Только старалась обратить на себя твое внимание.
Ивонна смотрела в пол.
– Я старалась обратить на себя твое внимание, – повторила она. – Боже мой, я всю жизнь только этим и занималась! – Подняла глаза. – И ненавижу себя за это.
– Я рассчитывала на твое понимание, – стала оправдываться София.
– И как я должна была понять твое молчание?
– Все было слишком опасно и произошло слишком быстро.
– Я понимаю, – сказала Ивонна. – И в то же время не понимаю. Все, что мне остается, – смириться. И это то, что я делала всегда.
Ее дочь молчала.
– Есть ведь и другие способы, – продолжала мать. – Можно позвонить, дать какой-нибудь знак. Просто намекнуть, что всё в порядке… Все же лучше, чем гробовое молчание.
– У меня не было выбора, – ответила София.
Ивонна приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но промолчала. Похоже, она все-таки поняла. Сонная, вязкая тишина наполняла комнату и как будто замедляла движения.
– Прости, мама, – сказала София.
– Прости, София, – отозвалась ее мать.
Никто из них не понимал, что стоит за этим словом, но ситуация вдруг переменилась, как будто обе женщины почувствовали под ногами твердую почву.
София посмотрела на мать и смахнула с лица слезы.
Ивонна всегда была такой – суетливой и слишком зависимой от чужого мнения. Завышенная самооценка являлась для нее главным источником жизненной энергии, особенно после смерти отца Софии. Но за последние годы что-то изменилось. Все, что в ней было особенно неприятного – разный нарциссический мусор, ставший вследствие сильных переживаний ее частью, самовлюбленность и самолюбование, желание всегда быть в центре внимания и слишком одностороннее видение жизненных ситуаций, – постепенно исчезало. И сквозь все это пробивался новый человек. Более земной, именно такой, какого с детства недоставало ее дочери.
– Около года назад я познакомилась в больнице с Гектором Гусманом, – начала София. – Он поступил в наше отделение после того, как его сбила машина в центре Стокгольма.
Она тряхнула головой и опустила глаза в стол. Ивонна слушала.
– Он был само очарование и обходительность, – продолжала София. – С ним было легко. Он выписался через два дня и пригласил меня на обед. Мы начали общаться. – Она подняла глаза на мать. – Почти сразу на меня вышла полиция в лице Гуниллы Страндберг. Она вела расследование против Гектора Гусмана. Я должна была предоставлять ей информацию, что и делала, насколько это было в моих силах. Моя работа практически ничего не значила ни для одной из сторон. Имена – вот все, чем я располагала. Но полиция хотела выжать из меня больше. Кроме того, я все ближе сходилась с Гектором.
В дверях появилась Рат. Она немного постояла на пороге, будто искала повод залаять, а потом, стуча когтями по полу, подошла к Софии и легла под столом у ее ног.
– Двое мужчин, – продолжала та, – приехали в Стокгольм, взяли Гектора и отвезли его в лес. Угрожали ему. А потом среди всей этой чехарды появился Йенс Валь, ты его помнишь?
На лице Ивонны проступило удивление. Она задумалась.
– Йенс Валь? Как будто помню. Йенс Валь… – повторила она почти про себя. – Твой приятель? Жил где-то на архипелаге, в шхерах. Он как будто даже обедал у нас… Ты тоже иногда к нему ездила – когда же это было?
– Давно, – ответила София. – Я была подростком.
Теперь мать вспомнила.
– Так что, говоришь, он опять появился?
– Ему был нужен Гектор, по другому делу. Йенс поехал с нами. Мы нашли Гектора и освободили его. Но обстановка вокруг меня все накалялась. Я видела и знала слишком много. Я влипла…
