Хинцпетер считал, что суровость необходима для блага воспитанника. В своих воспоминаниях, опубликованных тогда, когда его питомец уже был у власти, он характеризовал его как «очень красивого, похожего на девочку ребенка, очень хрупкого, чью хрупкость еще больше подчеркивала странная беспомощность его левой руки». Однако у ребенка «не было недостатка ни в физических, ни в интеллектуальных потенциях». Долгое время Хинцпетер упорствовал в своем намерении сделать из Вильгельма совершенного правителя, но в конечном счете с разочарованием вынужден был признать, что в результате всех его усилий выросла личность с уровнем интеллекта хотя и выше среднего, но отнюдь не гениальная.
Что касается самого Вильгельма, то в преклонном возрасте он отзывался о своем воспитателе без особого почтения. Он считал, что воспитательные приемы Хинцпетера оказали на него скорее отрицательное влияние. «Безрадостным», по его словам, был мир этого «педантичного и сухого человека с жестким выражением пергаментного лица, взращенного кальвинистской верой». Мрачной была «моя юность, через которую меня вела жесткая рука этого идеалиста-спартанца». Оценивая личность наставника, необходимо помнить о том, что ему досталась нелегкая задача. Хинцпетер, несомненно, руководствовался добрыми намерениями, хотя выбирал не лучшие средства к их достижению. Советы, которые он давал воспитаннику, были ничуть не хуже тех, что кайзер получал от своего окружения в зрелые годы.
Распорядок дня для принцев был крайне жестким. Ученики проводили в классной комнате по двенадцать часов в сутки — с шести утра до шести вечера в летнее время, с семи до семи — в зимнее. Вечерами проходили занятия по вольтижировке, плаванию, фехтованию, принцы получали уроки танцев, изучали иностранные языки… Английский преподавала мисс Арчер, «молодая, привлекательная, смешливая» женщина, а затем мисс Бинг, французский мадемуазель Даркур, «дама зрелого шарма», которая в 1875 году вышла замуж за Хинцпетера. Последний учил наследника латыни, арифметике, истории и географии. Вильгельму нравилась латынь, поскольку давалась легко: помогала хорошая память, но по-настоящему любимым предметом была история.
Библия и книжка псалмов были в понимании Хинцпетера необходимым и достаточным пособием для морального воспитания его питомцев. Только по средам и субботам дети получали передышку: во второй половине дня их отводили на фабрику или завод, для того чтобы принцы узнали жизнь простых людей. Там они, снявши головные уборы, вступали в разговор с рабочими, точнее, задавали им умные вопросы и получали заранее подготовленные и заученные ответы. Позднее Вильгельм утверждал, что эти поездки сослужили ему хорошую службу — он узнал жизнь немецкого рабочего и научился общаться с ним. Отсюда возникла теория «либеральной империи», которая привела к конфликту между молодым императором и канцлером Бисмарком.
Вильгельма и его младшего брата Генриха приучали отказывать себе в удовольствиях. Когда к ним приезжали двоюродные братья из Мейнингена, Вильгельму было позволено предложить им пирожное, но сам он не имел права даже притронуться к лакомству. Впрочем, это, возможно, был единичный случай — своего рода тест на самодисциплину, который должен был пройти ребенок. На завтрак подавался исключительно черствый хлеб. Спартанская похлебка, писал Вильгельм в мемуарах, и то была аппетитнее того, чем они трапезничали. Однажды, вспоминал он, бельгийский король Леопольд, их двоюродный прадедушка, прислал детям фрукты, но им не разрешили их съесть: «Мы не должны были вырасти сибаритами».
В епархию Хинцпетера входило все, что касалось воспитания сыновей Викки и Фрица. Занимался он с Вильгельмом и физическими упражнениями. Никто, кроме родителей, не имел права вторгаться в воспитательный процесс, да и те, как представляется, были порой бессильны перед вдохновенным ревнителем кальвинистской доктрины.
Маленький Вильгельм часто разражался плачем. На Хинцпетера это не производило ни малейшего впечатления: он был «глух к просьбам и слезам». В своих воспоминаниях бывший император утверждает, что именно Хинцпетер учил его верховой езде. Не владея левой рукой, он непрерывно падал с пони, но его воспитатель заставлял его снова и снова взбираться на спину животного, до тех пор пока принц не научился удерживать равновесие в седле. Интересно то, что в качестве главного виновника своих страданий Вильгельм называет Викки:
«Эта пытка… была предписана моей матерью; она не могла вынести мысли, что наследник трона не сможет гарцевать на коне… Когда никто не видел, я плакал».
Биографы Вильгельма скептически относятся к версии о Хинцпетере как учителе верховой езды, указывая, в частности, на имеющиеся доказательства того факта, что малыш Вильгельм уже в возрасте двух лет катался на ослике и, значит, научился должным образом держать равновесие в седле — задолго до появления Хинцпетера. Возможно, в доорнском изгнании мемуарист спутал его с прежним своим ментором фон Дрески. Что касается отношения Викки к делу воспитания наследника, то в письме матери от 28 мая 1870 года она высказалась следующим образом:
«Рука у бедняжки не становится лучше, и Вильгельм начинает чувствовать, что он отстает от сверстников в физических упражнениях — он не может быстро бегать, потому что теряет при этом равновесие, не может гарцевать на лошади, не может влезть на дерево, не может как следует обходиться с ножом при еде и т. д. Боюсь, он переживает из-за этого. Его воспитатель считает, что эти его переживания со временем будут только усиливаться, он будет чувствовать себя все более несчастным из-за того, что ему недоступно то, что могут делать другие, — тем более что он во всех других отношениях вполне здоровый и сильный мальчик. Это тяжкое испытание для него и для всех нас».
Озабоченность здесь чувствуется, но считать, что именно от Викки исходила идея применения «пыток» для исправления положения, оснований нет.
Как бы то ни было, жесткая тренировка принесла свои плоды, хотя Вильгельм по-прежнему не мог самостоятельно одеться и обходился за столом только с помощью специального приспособления, соединявшего функции ножа и вилки, сила и ловкость его правой руки в значительной степени компенсировали беспомощность левой. Однако должный баланс — в том числе и в плане моральном — был достигнут только после того, как прекратились бесчеловечные эксперименты над больной конечностью. Как вспоминал его американский приятель детских лет (о нем речь впереди), «левая рука у него не такая уж неподвижная, как это может показаться любому, кто видит его в седле — держащим узду лошади в ладони одной правой, а второй рукой неестественно сжимающим эфес сабли. Однако физический недостаток очевиден, и то, что он сумел при всем этом стать отличным стрелком и вообще обходиться одной рукой, где обычным людям нужны обе, свидетельствует о недюжинной силе духа и упорстве императора».
Тем не менее, по мнению некоторых, физический порок наследника ложился темным пятном на репутацию Гогенцоллернов. Принц Фридрих Карл позволил себе однажды фразу: «Однорукий не имеет права претендовать на корону прусского короля».
Даже в преклонном возрасте Вильгельм так и не мог сделать окончательного вывода о педагогической методе Хинцпетера: пошла ли она ему на пользу или во вред. Во всяком случае, разочарований было предостаточно. По традиции дети Гогенцоллернов обязаны были освоить какое-либо ремесло. Вильгельма попытались научить переплетному делу, но для этого нужны были обе руки, и дело не пошло. Вместо Вильгельма профессию переплетчика освоил его брат Генрих — и не без пользы: она позволила ему удержаться на плаву в период инфляции 20-х годов.
