Мама лежала, сложив руки на животе. Приблизившись, я увидела у нее в пальцах какой-то блестящий предмет.
Наутро вид у мамы был убитый. Она не поднимала на меня глаз.
– Когда ушел Хосе Роса? Я что-то не заметила, – буркнула она.
– Да ты задрыхла, мам. Как тебе не стыдно? Он же мой учитель.
Мама заметалась по комнате, дергая себя за вытравленные до желтизны пряди. Трудно было понять, злится она или угрызается.
Наконец она заговорила:
– Просто у меня нутро вывернулось наружу, так вывернулось, что аж кости выперли из мяса и сердце повисло вот здесь, меж грудей, будто оно и не сердце вовсе, а медальон. Мне стало плохо, пришлось лечь. Да, Ледиди, я кожей чувствовала: этот парень видит все мои потроха. Он мог бы ухватить рукой мой глаз и сорвать с лица, как виноградину.
– Зачем тебе пистолет, мам?
Мама остановилась и мгновение молчала.
Какой еще пистолет?
– Мама! Зачем тебе пистолет?
– Есть мужики, которых пристрелить мало, – ответила мама.
Я села рядом с ней и стала поглаживать ей спину. – Мне пора идти в школу, мам, а то я опоздаю.
– Почему, черт возьми, здесь нет бара, полного мужиков, чтоб было где напиваться и целоваться?
– Я ухожу в школу одна. Мне надо спешить, мам. Оставив ее сидеть на полу, я выскочила из дома. Спускаясь по тропинке, я заметила, что вместе со мной к шоссе движется несколькими шеренгами целая армия муравьев. Ящерицы мчались как ошалелые в том же направлении. Птицы, чем-то встревоженные, тоже улетали.
Тем утром всю живность словно смело с горы к черной асфальтовой реке.
Скоро я поняла, в чем дело.
Где-то далеко, еще очень далеко стрекотал вертолет.
Я со всех ног припустила к школе.
Все уже зашли в класс, и маленькая дверь была заперта.
– Впустите меня! – закричала я.
Хосе Роса открыл дверь. Я ворвалась внутрь и бросилась к Марии и Эстефании, которые стояли у окна, глядя на небо.
– Где Паула? – спросила я.
Подружки покачали головами.
Хосе Роса оторопел. Мария объяснила ему, что армия посылает вертолетчиков поливать гербицидом маковые поля.
– Все спешат укрыться. Никогда не угадаешь, где они сбросят эту гадость.
Мы слушали, как вертолет приближается. Вот он наконец протарахтел над нашей крохотной школой и удалился.
– Кто-нибудь чует запах? – спросила Эстефания.
– Я ничего не чую, – ответила Мария. – Не-а.
Хосе Роса достал из кожаного портфеля мелок и подошел к доске. Отчертив четыре колонки, он вписал в них названия предметов: История, География, Математика, Испанский язык.
Мы вытащили из школьных ранцев тетрадки и карандаши и начали списывать с доски то, что написал Хосе Роса.
Запах коснулся моих ноздрей, когда я выводила слово «История». Когда я дошла до «Испанского языка», у меня уже не оставалось сомнений, что несет гербицидом.
Нам, девчонкам, это было ясно. Хосе Росе – нет.
Еще нас беспокоило отсутствие Паулы.
Мы ощущали, как вонючая отрава заползает под дверь класса.
Мария скорчила рожицу и уже приготовилась сказать, что надо бы нам всем выйти на улицу, как вдруг дверь распахнулась и появилась рыдающая Паула.
Она была с ног до головы облита ядом.
Паула рыдала, крепко зажмурившись и не разжимая губ.
Мы все знали: если гербицид попадет в рот, можно умереть.
Удирая от вертолета, Паула потеряла шлепки и ранец. С ее платья и волос капала жгучая жидкость. Она боялась даже приоткрыть глаза. От гербицида можно еще и ослепнуть. Он выжигает все.
Первой с места вскочила Мария.
Чтобы не прикасаться к Пауле, Мария подтолкнула ее тетрадкой к маленькой туалетной комнате в глубине класса.
Мы с Эстефанией бросились за ними. В туалете Паула сорвала с себя платье. Мы попытались умыть ее под краном, но струйка была тонюсенькая, и кто-то догадался черпать воду из бачка унитаза. Особенно мы старались промыть ей глаза и губы.
Мне щипало язык. Участки кожи, соприкоснувшиеся с отравой, горели огнем, способным превращать сияющие маки в кусочки смолы размером с изюмину.
Хосе Роса наблюдал за нами молча. Он заглядывал в дверь, подняв к лицу руку и уткнувшись носом в белый хлопковый рукав.
Мы смыли едкую гадость, но было очевидно, что она уже частично проникла внутрь. Паула стояла голая, безмолвная и дрожащая посреди маленькой туалетной комнаты.
Это Эстефания придумала завернуть ее в ветхую занавеску, висевшую в классе.
Мы проводили Паулу через заросли вниз к шоссе и снова вверх к ее дому. Она наотрез отказалась взять у кого-нибудь из нас пластиковые шлепки и ковыляла босиком. Ей не хотелось, чтобы мы обожгли ноги, если в траве по дороге к дому вдруг окажется гербицид.
Мы передали Паулу ее маме. Та только руками всплеснула:
– Час от часу не легче!
Мы понимали, что тело Паулы не сосуд, из которого можно вычистить отраву ершиком.
Свою маму я нашла за домом. Она сидела на земле и созерцала пивное кладбище. Вздыбившиеся волосы окружали ее голову желтым нимбом. Бутылки из коричневого стекла и серебристые банки блестели и переливались под утренним солнцем.
Я присела рядом с ней.
Мама посмотрела сначала на меня, потом на солнце и произнесла:
– Что ты так рано, а?
Меня еще била дрожь.
– Господи, Ледиди, – встревожилась мама. – Что такое стряслось?
Она наклонилась ко мне и обняла. Я рассказала ей все, как было.
– Дочка, детка моя, это предзнаменование, точно. Нас пометили. Теперь жди беды.
Она оказалась права. Позже, когда Паулу похитили, я в этом уверилась. Пауле суждено было стать первой.
Той ночью у меня, Эстефании, Марии и Паулы впервые пошли месячные. Моя мама говорила, это из-за полнолуния. Мама Эстефании говорила, это из-за яда: мол, он расшевелил в нас что-то дурное.
Но мы-то знали, что произошло на самом деле. Хосе Роса увидел нагую Паулу.
Он увидел ее смуглую кожу, и груди с мягкими гранатовыми сосками в широких коричневых ореолах, и черный пушок в низу живота. Он увидел ее свежую девичью красоту. В тот миг мы вчетвером превратились в одну женщину, как будто Хосе Роса раздел взглядом нас всех.
Глава 7
Я поклялась маме, что никогда не открою Марии тайну ее рождения.
– Не хочу ворошить прошлое, – сказала мама.
