Я провожу четыре часа в душных, гудящих, как улей, комнатах, медленно прохаживаясь, подслушивая, изучая лица. Я не задаю вопросов сотрудникам ярмарки — в самом начале я пытался это делать, но только вызывал подозрения, — хотя иногда останавливаюсь у скучных столов, заваленных книгами, которым Билл отдавал предпочтение (Стейнбек, Хемингуэй, Диккенс), и медлю несколько минут, побуждая скучающего владельца начать разговор. В подобных случаях я как бы между прочим завожу разговор о своем старом друге: «Билл Кейси. Полицейское управление. Имеет полное собрание первых изданий Хемингуэя» — и смотрю на их реакцию. Некоторые его припоминают, но все считают, что он умер при взрыве. Никто не слышал о нем за последние десять лет.
Когда ярмарка подходит к концу, я удаляюсь. Я не чувствую разочарования, скорее уныние. Именно в такие моменты я понимаю, как слепо тычусь повсюду в поисках старого друга. У него есть целый мир, чтобы спрятаться, а у меня нет никаких зацепок, где его искать. Вероятность, что я найду его, ничтожно мала. Если бы я находился под властью своих чувств, то прекратил бы все попытки. Но я не нахожусь. Во всяком случае, последние десять лет. Так что буду продолжать, как бесчувственное, упрямое, упертое животное, которым я и являюсь.
Город — старый, неряшливый, встревоженный зверюга. Основанный индейцами, он строился веками инкскими священниками, бежавшими от конкистадоров. Они правят тайно, из темноты, что, возможно, объясняет, почему город производит такое мрачное впечатление. Здесь процветает хаос, над созданием которого потрудились виллаки, которые распределяют власть между различными бандами, натравливая черных на белых, итальянцев на испанцев, ирландцев — на всех, кто попался под руку. Бандами правят законы улицы, но эти законы могут внезапно резко измениться по воле священников.
Последний уик-энд был особенно бурным. Главные стычки происходили на северо-западе между клуксерами и гвардейцами. Клуксеры — это последователи Ку-клукс-клана, предводительствуемые Эженом Даверном, парнем, который является владельцем клуба «Крутые Кошечки». Пять лет назад я бы сказал, что Даверн рехнулся, если думает, что сможет победить гвардейцев. Но власть утекает сквозь пальцы нового Кардинала. Индивидуалы открыто ему не повинуются, а он не собирается закручивать гайки. На улицах сложилось мнение, что Капак Райми слаб, не держит руку на пульсе города. Восстания можно было ждать уже давно.
Даверн и его клуксеры — это только начало. Я ненавижу этих ку-клукс-клановских сукиных детей и немало уничтожил их за эти десять лет, но они могущественная сила, а Даверн сильный лидер. Я сомневаюсь, что они могут в одиночку победить гвардейцев, но если взбунтуются другие банды и войска Райми будут расколоты, они смогут с ними справиться.
За уик-энд противостояние усилилось. Теперь, похоже, Райми больше не командует парадом. Кто-то говорит, что его убили, другие — что он ушел в отставку, тем более что исчез он при загадочных обстоятельствах. Что бы ни случилось на самом деле, он больше не находится во Дворце. Не знаю, кто теперь всем заправляет, но я ему не завидую. Город переживает свой самый сильный взрыв беспорядков со времен расовых волнений, происходивших несколько десятилетий назад. И мне жаль того глупца, который попытается навести здесь порядок.
Уже наступает утро понедельника, а я — на ногах с вечера субботы, не считая нескольких часов сна. Хотя большая часть проблем сосредоточена на северо-западе, их отголоски расходятся повсюду. Эжен Даверн смог убедить клуксеров избавиться от многих символов — например, от белых капюшонов и пылающих крестов, — но леопарды не могут поменять свои пятна. Если они одержат победу над гвардейцами и захватят северо-запад, следующей их целью может стать восток, который сейчас находится в подчинении черных.
Люди в этой части города сильно раздражены, и эта раздраженность во время уик-энда вылилась в уличные беспорядки. Банды борются за расширение границ своего влияния и вербуют новых людей, готовясь к войне, которая, по их мнению, должна скоро разразиться. Уличные бандиты безнаказанно нападают сзади, под шумок стараясь сделать свои делишки до того, как начнется самосуд. Когда один из офицеров брякнул в интервью по радио, что захват власти клуксерами стал бы судьбоносным событием, полицейский участок был захвачен. Город не взорвался — гвардейцы все еще обладают властью, которая сдерживает остальных, и много делают, чтобы сохранить мирное сосуществование, — но взрыв не за горами. Если Даверн сможет выбить гвардейцев с северо-запада, надо ждать взрыва.
Я провел уик-энд, делая все возможное, чтобы не дать разрастись этому локальному конфликту. Меня знают и боятся во всей восточной части города. Я — Черный Ангел… Мистер Фантазия… Акула. Я убиваю без жалости (очень немногие знают, что я только казню виновных и мщу за смерть невинных). Я — творение ночи, сын теней. Жестокий. Непреклонный.
Пользуясь своей репутацией, я неотрывно патрулировал улицы, разгоняя стычки и сборища, иногда вмешиваясь в них, а чаще просто показывая свою татуированную физиономию и угрожающе кашляя. Я знаю, мне не следовало во все это вмешиваться, поскольку моему отцу никогда не было никакого дела до благополучия остальных. Чтобы действительно стать им, я должен сосредоточиться только на убийствах. Паукар Вами просто тащился от запаха крови. Глупо позиционировать себя как члена «комитета бдительности». Надо просто оставить восток бандам и отойти в сторону.
Но я здесь вырос. Этот народ мой. Несмотря на то что у меня мало друзей и пересекаюсь я с местными как можно реже, я чувствую с ними некую общность. Во мне мало осталось от прежнего Эла Джири, но еще достаточно, чтобы между казнями стараться сделать все, что в моих силах, чтобы помочь людям.
Понедельник, 22:00. Мне удалось урвать несколько часов для сна, и я чувствую себя гораздо свежее. Я изменил свою внешность и стал Элом Джири на время хождения по магазинам. Я всегда гримируюсь, когда собираюсь побродить по улицам. Снимаю контактные линзы, надеваю парик, наношу на щеки грим телесного цвета и вешаю в шкаф кожаную куртку. Теперь я неузнаваем.
Наскоро пообедав, я снова снял парик, стер грим со щек, вставил контактные линзы на прежнее место и отправился на улицы, выскользнув в темный переулок через пожарный выход, как всегда делаю в образе Паукара Вами, чтобы меня не заметили соседи. Я прошелся по самым проблемным местам — там все тихо, хотя я не уверен, что это спокойствие продлится долго, — увидел, что в моем присутствии нет необходимости, и вернулся к своему прежнему занятию — наводить ужас.
Я ищу гомосексуала-насильника. За три месяца он совершил четыре нападения. Жестоко насиловал свои жертвы — молоденьких юношей, потом убивал их ударом в сердце ножом для колки льда. Жестокий изувер. Более чем достойный медленной смерти, которая ему предстоит, когда я доберусь до него.
Но, несмотря на весь этот ужас, слабый остаток человечности внутри меня нашептывает, что оправданий убийству нет. Несмотря на то что люди, которых я убиваю, гнусные подонки, у них есть право быть судимыми по закону. Я делаю свое дело, не имея никаких иллюзий, то, что я совершаю, неправильно, несправедливо, аморально. Если существует загробная жизнь и Господня кара, меня ждет суровое наказание. В цивилизованном обществе не должно быть места для подобных членов «комитета бдительности». Ведь я сам не лучше тех, кого убиваю. Если уж на то пошло, я хуже их, поскольку понимаю, что творю неправедный суд.
