Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
Я выглянул наружу
И не нашел ни цветов,
Ни изменивших свой цвет листьев.
На берегу моря
Стоит одинокий домик
В унылом свете
Приближающейся осени.
Другие из них, как, например, Кобори Энсю, рассчитывали на несколько иной эффект. Энсю сказал, что замысел садовой тропинки можно отыскать в следующих виршах:
Рощица летних деревьев,
Скромный вид на море
И бледная вечерняя луна.
Угадать значение этих строк совсем несложно. Кобори стремился создать ощущение пробуждения души, все еще остающейся в смутных объятиях мечтаний прошлого, но уже погружающейся в сладкую неосознанность мягкого душевного света в ожидании свободы, находящейся в окружающем пространстве.
Подготовленный всем этим антуражем гость безмолвно приближался к святыни, и если он числился самураем, то должен был оставить свой меч на стеллаже под карнизом, так как чайный павильон считался храмом мира. Потом он должен был низко поклониться и проникнуть в помещение через дверцу не больше 92 сантиметров высотой. Эта процедура считалась обязательной для всех гостей (как высокопоставленных, так и простых без разбора) и предназначалась для пробуждения смирения. Очередность согласовывалась на основе взаимности во время ожидания в матиаи. Потом гости один за другим должны были без шума войти внутрь и занять свои места, предварительно проявив почтение картинам или аранжировке цветов в токономе. Хозяину полагалось входить в помещение только после того, как все гости усаживались, и воцарялась тишина. Полную тишину мог нарушать только бурлящий в железном чайнике кипяток. Чайник приятно пел, ведь листочки железа располагались на его дне так, чтобы производить особую мелодию, в звуках которой можно было услышать шум ливня, приглушенный тучами, и плеск морских волн, разбивающихся где-то вдали о скалы, и шорох дождя в бамбуковом лесу, и шелест сосен на холме вдалеке.
Свет в помещении даже в дневное время делался приглушенным, так как низкий карниз покатой крыши пропускал совсем немного солнечных лучей. Оформление павильона от потолка и до пола выполнялось в сдержанных тонах. Сами гости с тщательностью подбирали одежду неброских цветов. Все вокруг служило подтверждением выдержанности веками, все, что напоминало о недавних приобретениях, подлежало запрету. Можно было разве что отметить, как резко выделяется на общем фоне бамбуковый черпак и льняная скатерть безупречно белого цвета и новая. Какими бы выцветшими ни выглядели интерьер помещения и чайные предметы, они поддерживались в абсолютной чистоте. Ни одной пылинки даже в самом темном углу не допускалось, ведь, если она там окажется, хозяин лишался звания мастера чайной церемонии. Одной из первых предпосылок для признания человека мастером чайной церемонии считалось умение наводить порядок: подметать, мыть и чистить. С самого начала существовало искусство наведения чистоты и протирания пыли. При этом древние металлические изделия совсем не требовалось драить с бескрайним рвением, присущим голландской домохозяйке. Капающую из цветочной вазы воду вытирать не следовало, ведь она наводила на мысль о росе, свежести и прохладе.
По этому поводу сохранился рассказ о Рикю, служащий прекрасной иллюстрацией понимания чистоты, достойной мастера чайной церемонии. Рикю наблюдал за своим сыном Сёаном, подметавшим и смачивавшим водой садовую дорожку. «Чисто, но не совсем», – сказал Рикю, когда Сёан вроде бы закончил выполнение порученного ему задания, и приказал ему все переделать. Потратив на утомительную работу еще целый час, сын обратился к Рикю: «Отец, здесь больше нечего делать. Ступени я помыл три раза, каменные фонари и деревья щедро спрыснул водой, мох и лишайник светятся свежей зеленью. Ни веточки, ни прутика, ни листика на земле не осталось». – «Юный глупец, – проворчал мастер чайной церемонии, – садовую дорожку надо чистить по-другому». Сказав это, Рикю вошел в сад, потряс дерево и рассыпал по саду золотые и темнокрасные листья, выглядевшие как обрывки осенней парчи! Ведь Рикю требовал не только чистоты, но и естественной красоты.
Название «обитель воображения» применяется к помещению, предназначенному для удовлетворения личной художественной потребности. Чайный павильон служит конкретному мастеру чайной церемонии, а не наоборот. Потомкам его никто передавать не собирается, и поэтому он выглядит явлением сиюминутным. Истина того, что каждый человек должен пользоваться собственным домом, коренится в старинном обычае японского народа, а синтоистским поверьем предопределяется так, что обитателей жилища следует выселять со смертью его главного жильца. Быть может, для такого установленного порядка даже существовала непознанная санитарная норма. Еще по одному древнему обычаю, каждой паре, заключающей брак, полагалось строить новый дом. Как раз в силу данного обычая в древние времена наблюдалось такое частое перенесение столицы империи из одного места в другое. Примером подобных древних ритуалов, которые сохранились до наших дней, можно привести строительство заново каждые двадцать лет синтоистского святилища богини Аматэрасу в храме города Исэ. Соблюдение древних традиций представлялось возможным только в условиях распространения деревянного зодчества, когда строения можно было без особого труда разобрать и относительно просто возвести снова. Более долговечный архитектурный стиль строительства с применением кирпича и камня оказался бы для переселения народа нерациональным, и его внедрение началось после завершения периода Нара, когда в моду вошло заимствование у китайцев неподвижных и массивных строений.
С укоренением в XV веке индивидуализма дзен-буддистов в японском обществе в качестве господствующей идеологии, однако, древние представления обогатились более глубоким значением, и это чувствуется в интерьере чайного павильона. Дзен-буддисты, вооруженные теорией мимолетности, с их воззрением верховенства духа над материей считали дом только лишь временным прибежищем тела. Само тело представлялось шалашом в пустынном пространстве, зыбким прибежищем, сооруженным из связанных между собой растущих вокруг трав. Когда ослабнут связывающие их веревки, они снова распадутся и обратятся в первозданное ничто. Тщетность бытия в экстерьере чайного павильона иллюстрируется тростниковой крышей, хрупкостью тонких колонн, легкостью бамбуковых подпорок, а также демонстративной небрежностью применения пользующихся широкой популярностью материалов. Незыблемое следовало только в самом духе, который, воплощенный в этом незатейливом пространстве, украшал его нежным светом своей утонченности.
То, что чайный павильон надо было сооружать отнюдь не ради удовлетворения чьего-то индивидуального вкуса, навязывалось принципом жизненной силы искусства. Ценность искусства при этом заключалась в правдивом отображении современности. Это не значит, что можно забыть об интересах грядущих поколений, просто надо стремиться к более полному наслаждению настоящим. Дело не в том, чтобы отказываться от творений прошлого, а в том, чтобы постараться приучить к ним свое сознание. Рабское подчинение традициям и чужим формулам сковывает выражение индивидуальности в архитектуре. Остается разве что только лить слезы по поводу бессмысленного копирования европейских зданий, расплодившихся на территории современной Японии. Нас поражает, почему архитектура самых прогрессивных западных государств настолько лишена оригинальности и настолько переполнена повторениями отживших свое стилей! Можно предположить, что мы переживаем период демократизации искусства и одновременно ждем пришествия великого мастера, способного провозгласить новую династию. Быть может, мы больше любили древность, а повторяли их достижения все меньше?! Ведь было сказано, что греки достигли величия потому, что отказались черпать вдохновение в античности.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
