Но дело было не только в физическом изнеможении, из-за которого мышцы не могли расслабиться, а желудок схватывал спазм, и даже не в голоде после дней жесткого поста на Пасхальной неделе.
Сидевший рядом с ней Этельред был облачен в мантию из темно-синего годвебба, переливавшегося в пламени свечей, словно крылышки стрекозы, однако лицо его было мрачным от с трудом сдерживаемого гнева. Она могла лишь гадать о причинах его недовольства, потому что он редко доверялся ей. Но инстинктивно она чувствовала, что корни этого лежат в его страхе, и поэтому тоже боялась.
Когда Этельред был напуган, он представлял наибольшую опасность.
Король был человеком дурного нрава, и она думала, что уже привыкла к этому. Но его мрачное настроение в последнее время было самым тягостным из всего того, с чем она сталкивалась до сих пор. Она говорила себе, что это связано со смертью Экберта, воспоминания о которой были еще свежи в памяти, особенно после поминальной службы на Страстную пятницу, напомнившей о его предсмертной агонии. И, хотя эта угрюмая задумчивость началась после ухода Экберта, она чувствовала, что питает ее что-то еще и буря, кипящая внутри Этельреда, в любой момент может вырваться наружу, обратившись катастрофой. От постоянной тревоги у нее болела шея, как будто она носила на плечах свинцовую цепь.
Напомнив себе, что бесполезно тревожиться о том, на что не можешь повлиять, она бросила оценивающий взгляд на сыновей короля, большинство из которых она не видела с Рождества. Трое самых младших приехали сегодня утром; входя в королевские покои, они были оживленными и веселыми, пока не увидели грозное лицо своего отца.
Эдгар очень вырос за последние месяцы, буквально на глазах. Сейчас ему было тринадцать, и лицо его уже начало терять мальчишескую округлость. Его длинные волосы, зачесанные назад прямо со лба и перехваченные сзади серебристой лентой, потемнели до цвета меда. На кончике подбородка начала пробиваться редкая бородка, что придавало ему некое сходство с Этельстаном. Он был почти так же красив, как его старший брат: сейчас его голубые глаза внимательно смотрели на короля. Эдгар пока еще не стал мужчиной, но был очень серьезным для своего возраста.
Гораздо серьезнее, чем более светловолосый Эдвиг, который в свои пятнадцать, по идее, должен быть самым ответственным из них. В Эдвиге чувствовалась какая-то беспечность, и иногда она замечала в нем грубое пренебрежение по отношению к другим, которое ей очень не нравилось. Он и его старший брат Эдрид – очень близкие по возрасту и похожие, как близнецы, – вместе с Эдгаром состояли в свите элдормена Эльфрика и посещали короля только на большие праздники и торжества. Даже когда они были еще детьми, она их почти не видела.
Она заметила, как Эдвиг незаметно сделал глоток из кожаной фляги у себя на поясе: она догадывалась, что это был какой-то крепкий напиток, запрещенный в эту священную ночь, когда на королевский стол подавалось лишь разбавленное водой вино. После этого он отмахнулся от очень похожего на него брата Эдрида, который, нахмурившись, осуждающе посмотрел на него: Эдрид явно был добрым гением и живым укором для Эдвига.
Она быстро взглянула на короля, не заметил ли он прегрешение Эдвига, однако взгляд Этельреда был прикован к двум старшим этелингам, Этельстану и Эдмунду. Они стояли возле ямы для огня посредине залы и были поглощены разговором с двумя мужчинами, лиц которых Эмма не могла видеть, пока один из них не повернулся и пламя не осветило красивые точеные скулы и черные вьющиеся волосы.
Тогда она узнала их: это были сыновья Эльфхельма, которые приехали сюда без своего отца и сестры Эльгивы. Этельред, безусловно, заподозрил в их отсутствии измену. Но знает ли он наверняка о каком-то предательстве, которое задумал Эльфхельм? Может быть, это и было причиной его дурного настроения?
– Мне кажется, милорд, – попробовала выяснить это она, хотя было мало надежды на то, что он ей ответит, – вы обеспокоены отсутствием здесь Эльгивы и ее отца.
– Меня беспокоят очень многие вещи, миледи, – ответил он, и в голосе его послышались нотки сарказма. – Может быть, перечислить вам их все?
Она не хотела продолжать в том же тоне.
– Если это принесет вам облегчение, милорд, – смиренно сказала она.
– Ничто не принесет мне облегчения, кроме смерти, а смерти я пока что не желаю. Для себя, по крайней мере. А если я скажу вам, что, как мне кажется, мои сыновья спелись с моими врагами? Что, с вашей точки зрения, может принести мне облегчение в этом случае?
Эти слова успокоили ее, и она вновь взглянула на Этельстана, который с явной настойчивостью что-то втолковывал сыновьям Эльфхельма. Она положила ладонь на руку короля и тихо сказала:
– Вы слишком строго судите своих сыновей, милорд. Они никогда не станут вам врагами.
Она знала, что найдутся и такие, кто посоветовал бы ей плохо говорить о своих пасынках, имея в виду, что, если они опустятся в глазах короля, это улучшит его отношение к ее собственному сыну. Они могли бы сказать, что ее задача как королевы и матери наследника престола – продвигать своего сына, обеспечивая как можно более высокий статус для него, а через него – и для себя.
И все же у нее не было желания настраивать Этельреда против старших этелингов, и это в определенном смысле защищало и ее интересы тоже. Потому что она считала: если Этельред умрет, когда их сын будет еще ребенком, витен посадит на трон короля-воина, который сможет вести войну против врагов Англии. В этом случае королевством будет править Этельстан; Этельстан, у которого в руках окажется судьба Эдварда и ее самой.
Когда это произойдет, мир круто переменится, и как она может сейчас подготовиться к этому, кроме как поддерживая добрые отношения с пасынками ради своего Эдварда? Этельред прожил уже сорок зим – намного больше, чем все предшественники по его линии. И с каждым прошедшим годом росло напряжение между стареющим королем, который ни на йоту не желал терять свою власть, и его подрастающими сыновьями, которые горели желанием продвигаться вперед и брать на себя ответственность. Особенно это касалось Этельстана.
У нее было ощущение, что она идет по лезвию меча между ними – королем, который был ей мужем, и этелингом, которого она любила, не в силах с этим ничего поделать, и которого защищала на свой страх и риск.
– Мои сыновья, – сказал Этельред, – жаждут заполучить мою корону и отберут ее у меня, едва найдут способ, как это сделать. – Он кивнул в сторону группы, стоявшей у очага. – Даже сейчас Этельстан заручается поддержкой сыновей Эльфхельма в своих притязаниях на трон.
Она опять посмотрела на красивые волосы Этельстана, казавшиеся золотыми на фоне более темных локонов Эдмунда и черных кудрей сыновей Эльфхельма. Вероятно, король не мог догадаться, что они сейчас обсуждают, – не говоря уже о ней самой. Но она знала: несмотря на то что Этельстан мог возражать отцу за столом совета, в ближайшее время он не будет посягать на трон. Он поклялся ей в этом, и она верила в то, что он сдержит свое слово. Она не сомневалась в том, что у Этельреда были враги, и слишком многочисленные, чтобы можно было их всех перечислить. Но Этельстан к ним не относился.
