До приемного покоя он так и не дошел, поскольку по дороге набрел на котельную. В грязном окошке приземистого кирпичного здания горел тусклый серовато-желтый свет, а из высоченной железной трубы валил густой черный дым, почти неразличимый на фоне темного, затянутого сплошными тучами неба. На взгляд окончательно замерзшего Андрея это было даже лучше приемного покоя, по крайней мере, сопротивление должно было быть поменьше, и, соответственно, меньшей обещала быть плата за постой.
Так оно и вышло. Истопник не возражал против присутствия на вверенном ему объекте постороннего, указав лишь на то обстоятельство, что это самое присутствие было бы гораздо легче и приятнее переносить, будь у вышеупомянутого постороннего при себе хотя бы одна бутылка водки. Андрей ничего не имел против, наоборот, после сегодняшнего развеселого вечера ему просто необходимо было выпить, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок, да и продрог он весьма основательно.
Но водки у него не было, и он решительно не представлял, где ее можно достать в полночь.
– Ноу проблем, – сказал истопник, распространяя свежий, не имеющий ничего общего с каким бы то ни было религиозным культом, а потому даже приятный запах водочного перегара. Глаза у него были розовые, а широкий нос почти карикатурно рдел, как фонарь над дверями публичного дома. – Были бы деньги, а горючее найдется. Тут почти в каждом доме заправочная станция.
Андрей молча вынул бумажник и протянул ему деньги, которых должно было хватить на бутылку, даже по ночному московскому тарифу.
– О, – удовлетворенно сказал истопник, – приятно иметь дело с образованным человеком.
Ты тут посиди, а я мигом. Следи во-о-он за тем манометром… Нет, на хрен это нужно. Сиди, в общем, я счас.
Он исчез. Андрей сел на стул с замасленным, лоснящимся мягким сиденьем, стоявший у грязного колченогого стола, посреди которого одиноко и сиротливо торчала консервная банка, полная окурков и пепла, закурил и стал ждать, с некоторым беспокойством косясь на окружавшую его непонятную механику, особенно на манометр с треснувшим грязным стеклом – тот самый, на который легкомысленно махнул рукой отправившийся в экспедицию истопник.
Впрочем, фуражир, как и обещал, вернулся быстро. В походке его сквозило счастливое предвкушение, а из каждого кармана рваной засаленной телогрейки торчало по горлышку.
– Не взорвался? – спросил он с порога. – Ну и молоток. Счас ужинать будем.
Андрей поднял брови: помимо двух бутылок, истопник принес с собой объемистый газетный сверток, в котором оказалось полбуханки хлеба, несколько луковиц и приличный кусок сала.
– Хорошо живете, – заметил он. – В Москве на эти бабки больше одной бутылки не купишь.
– Да говно эта ваша Москва, – спокойно ответил истопник, усаживаясь за стол и нарезая хлеб и сало большим карманным ножом со сточенным лезвием. – Был я там как-то. Народу – тьма, а выпить не с кем.
– Ну, это ты просто не нашел, – сказал Андрей. – Так у вас, говоришь, лучше?
– Было лучше, – сказал истопник, ловко очищая луковицу. Андрей представил себе, как от них обоих будет нести наутро, и мысленно содрогнулся.
– Было? – переспросил он.
– Ага, – не совсем внятно отозвался собеседник, зубами срывая с бутылки колпачок и шаря в тумбе стола в поисках стаканов. Стаканы были мутноватые, захватанные, с неприятным осадком на дне, но Андрей утешил себя тем, что водка, по идее, должна оказывать дезинфицирующее воздействие. – Вот именно – было. Пока этот хмырь здесь не появился.
– Какой хмырь? – втайне радуясь удаче, с невинным видом спросил Андрей. Новый знакомый явно был настроен поговорить на интересующую Андрея тему.
– Да этот.., в бороде. Нерусский этот, молится который. Охмуряло этот.
– Волков, что ли? – спросил Андрей. – Так какой же он нерусский? Волков, да еще и Александр…
– Сволочь он, а не Александр, – убежденно заявил истопник, бережно наполняя стаканы. Наливал он до краев, не скупясь. – Русские люди в церковь ходят, а после церкви, знамо дело, в винно-водочный, а этот молится неизвестно кому, и мало того, что сам не пьет, так и другим не велит. Одно слово – сатанист. Вон, напарник мой, Аркаша… Уж на что свойский был парень, так и этот туда же… А, ну их всех в болото! Давай за знакомство. Меня Василием кличут. Рукавишников моя фамилия.
– Андрей Шилов, – представился Андрей, нерешительно поднимая свой доверху наполненный стакан. Заметив его колебания, Василий нахмурился.
– Ты чего это? – с подозрением спросил он. – Ты сам-то, часом, не из этих?
Он неопределенно кивнул головой куда-то в сторону двери, где, по его мнению, затаились «эти».
– С чего это ты взял? – удивился Андрей.
– А вот с того и взял, – непримиримо сказал Василий. – Пить не хочешь, Волкова знаешь… К нему из Москвы в последнее время мно-о-ого дурачья ездит. Тому хворь заговори, тому, понимаешь, прыщ на заднице заколдуй, а кому и посерьезнее вещи требуются – тещу там, к примеру, на тот свет спровадить… Мне Аркашка по старой дружбе кой-чего рассказывал… Волосы дыбом встают, до чего у нас народ дурной! Так из этих ты или нет?
– Нет, – сказал Андрей, – не из этих. Из газеты я. Приехал статью про Волкова писать. Сходил к ним на собрание, теперь вот даже и не знаю…
– Ты пей, пей, – перебил его Василий. – Интересно мне полюбопытствовать, русский ты человек или тоже сатанист какой-нибудь.
Андрей покрутил головой, резко выдохнул и в три огромных глотка выпил стакан до дна.
– О! – обрадованно зачастил Василий, тыча задохнувшемуся, оглушенному журналисту ломоть хлеба с салом. – Наш человек! Да ты занюхай, занюхай, чудила, погоди жрать-то! Успеешь еще… Так чего ты там не знаешь?
– Чего я не знаю? – разом осипшим голосом переспросил Андрей, борясь со своим желудком, который не привык получать алкоголь такими порциями и теперь выражал бурный протест, словно и не желудок это был, а засоренный унитаз. – А, про статью… Не знаю, Вася, что писать. Дико мне там как-то показалось, страшно, а почему – в толк никак не возьму. Может, это у меня крыша поехала или, скажем, просто настроение не то?
– То у тебя настроение, – сказал Василий, с аппетитом набивая рот хлебом и салом и с хрустом заедая все это луком. – Самое то, – невнятно прошамкал он, снова наполняя стаканы, теперь уже умеренно, примерно на четверть, чтобы растянуть удовольствие. – Раскатать их, козлов, в блин, чтоб духом ихним не смердело… Батюшка наш, отец Силантий, так и говорит: язычники, говорит, идолопоклонники, детей от домашнего очага отвращают…
Нет, ты не подумай, – горячо, явно говоря о наболевшем, втолковывал он Андрею, без тоста опрокидывая в себя стакан и снова наполняя его, уже не заботясь о том, выпил ли его собутыльник. Видимо, результаты проведенной им «проверки на вшивость» вполне его удовлетворили, и он окончательно признал журналиста своим, русским, как он выражался, человеком, – ты не подумай, Андрюха, я не из этих… В церковь-то я, можно сказать, и не хожу, это мамаша у меня сильно набожная… Ну, будь здоров… Но детей они от родителей точно отворачивают. Сходит, бывает, такой соплежуй к ним на собрание раз, сходит другой, а потом и говорит своим старикам: вы, мол, дети зла, уроды вы, мол, глядеть на вас не могу, и не трогайте вы меня, не доводите, мол, до греха. Так прямо, сучье вымя, и режет, что твоя бензопила… Сам-то я не женат, на хрена мне это удовольствие, но вот сосед у меня, Серега Дрягин, так тот, не поверишь, слезами плакал вот на этом самом месте…
