Он хотел убивать сынов Зла, и просил лишь об одном – чтобы ему назвали их имена. Это был путь к спасению, именно это, а не лживые проповеди разжиревших попов, и это был совсем не сложный путь.
Он немного пришел в себя только тогда, когда какой-то юнец с физиономией отличника вскарабкался на помост и начал, раздирая на себе одежду и захлебываясь истерическими рыданиями, выкрикивать что-то на совершенно непонятном языке.
Такое Андрей уже видел. Пятидесятники, к примеру, называли это иноязычием и считали, что в подобных случаях устами избранных говорит Святой Дух. Правда, пятидесятники при этом не рвали на себе одежду, но, решил Андрей, тут все зависит от темперамента. И потом, кто бы ни говорил сейчас с народом устами этого мальчишки, святости в привычном понимании этого слова в нем было маловато. Скорее это смахивало на одержимость бесом.
От этой мысли у принципиального скептика Андрея Шилова по хребту пробежал холодок, и он окончательно пришел в себя, словно проснувшись.
Вокруг орали, выли и бились в истерике люди с пустыми, как у мертвецов, опасно выпученными глазами. Горло саднило, и Андрей догадался, что и сам, видимо, только что орал во всю глотку. Тут он понял две вещи. Во-первых, ему стало ясно, почему собрания происходят в подвале, а во-вторых, до него с предельной четкостью дошло, что все это смертельно опасно, – опасно вообще и для него лично в частности. Он как-то сразу осознал, что даже не подумает брать у Волкова интервью, за которым, в сущности, и приехал в Крапивино.
Этот проповедник, несомненно, имел над людьми какую-то странную власть, и Андрей побаивался, что интервью может окончиться весьма плачевно.
Он совершенно не хотел становиться одной из кукол в коллекции этого странного кукловода, но еще меньше ему хотелось становиться мертвецом. Глядя на это, с позволения сказать, религиозное таинство, трудно было сомневаться в существовании такого местечка, как ад. Насчет рая еще можно было поспорить, но в том, что Сатана жив и процветает, журналист Андрей Шилов теперь был почти уверен.
Он досидел до самого конца – теперь уже спокойный и сосредоточенный, как тогда, в Грозном, когда рядом с ним убили Колю Степанова, оператора с телевидения. Тяжелая камера мешала Коле передвигаться, да и вообще он больше заботился о том, чтобы не разбить объектив, чем о целости собственной шкуры. Автоматная пуля попала ему в затылок. Стрелял сопливый срочник в необмятом бушлате и налезающей на глаза каске, ему, видите ли, показалось, что по развалинам крадется страшный чеченец с гранатометом на плече. Сопляк, ушастый молокосос с бессмысленными гляделками и румянцем во всю щеку, похоже, и сам удивился тому, что попал. Андрей видел этого говнюка – отыскал, не поленился. Страшнее всего было то, что тот, судя по всему, не очень-то и расстроился. Ну подумаешь, ошибся, с кем не бывает… И вообще, чего вы тут кричите? Мы тут, между прочим, родину защищаем, Россию.., вас, мать вашу, защищаем, а вы понаехали сюда, брешете, как собаки, сами под пули лезете, а потом орете…
Тогда, в Чечне, очень хотелось дать сопляку в рыло, отобрать автомат и, как минимум, обломать приклад о тупую башку. Он не стал этого делать, просто вернулся в Москву и написал, как было. Не только про Колю Степанова, конечно, а про все, что видел, слышал, думал и переживал. Статья получилась хорошая, настолько хорошая, что и сам Андрей, и газета имели с этого дела массу неприятностей, а редактор полгода называл его если не аспидом, то еще как-нибудь похлеще. Но и он соглашался с тем, что статья получилась – первый сорт, экстра, люкс…
«В общем, – говорил он, немного поостыв, – вполне профессиональная получилась статейка… Сволочь ты, Шилов», – добавлял он уже вполне добродушно и угощал сигареткой…
Именно так надлежало действовать и сейчас: смотреть, слушать, запоминать и стараться не свернуть себе шею, чтобы все, что ты запомнил, превратилось в ровные черные строчки на белом газетном листе. Что написано пером – не вырубишь топором… Вот так, и никак иначе. На том стояли, стоим и стоять будем.
Собрание закончилось поздно. На улице было хоть глаз выколи, последняя электричка на Москву давно ушла, печально свистнув на прощание, да и рано еще было возвращаться в Москву: материал был собран только наполовину. Мало ли, что Волков вместе с его учениками и последователями активно не нравился Андрею! В конце концов, журналист Шилов не Господь Бог и запросто мог ошибиться. Нужно было порасспрашивать местных. Не все же они, в самом-то деле, поклоняются дикому пантеону Александра Волкова. Нужно было, наконец, узнать, как относятся к секте здешние власти – от председателя исполкома до последнего милицейского сержанта. Бабуль на рынке расспросить.., это уж как водится. В последнее время старушки, которые торгуют укропом и петрушкой, стали для журналистов, особенно для телевизионных, словно полномочными представителями народа. Если тебя интересует мнение народных масс, ступай на рынок, в овощные ряды. Получается очень убедительно и правдоподобно, а главное – никакого риска. Бабули знают только то, что вычитали из твоей же газеты и высмотрели по телевизору в программе «Время», это тебе не коммерсанты с турецкими тряпками и не преподаватели из университета.
Привычно подавив вспыхнувшее было от этих мыслей раздражение, Андрей с удовольствием закурил и огляделся, прикидывая, куда бы ему податься. Гостиницы, насколько он мог понять, здесь не было, а пользоваться гостеприимством, скажем, Иннокентия Владленовича Ступинского совершенно не хотелось, Андрей чувствовал, что проповедей с него на сегодня вполне достаточно. Ступинский, судя по всему, сказал уже все, что знал, а все, что он мог бы добавить, было бы проповедью, причем в исполнении гораздо менее талантливом, чем у Волкова.
Пока он так стоял, не зная, что предпринять, последние верующие группками и по одному растаяли в сырой мартовской тьме. Андрей, зябко ежась, постукивал каблуком о каблук. Мысленно он в который уже раз проклинал неторопливых ребят со станции техобслуживания, вторую неделю возившихся с мелким ремонтом двигателя его «шестерки». Из-за них он теперь и торчал здесь, не зная, в какую сторону податься, и глазел на редкую цепочку горевших вполнакала фонарей, скупо освещавшую центральную улицу отходившего ко сну поселка. Он подумал было, не постучаться ли ему в первый попавшийся дом, но тут же отогнал эту мысль: времена нынче были не те…
Стоять было холодно, и он медленно двинулся вдоль улицы, никуда специально не направляясь.
Потом он вспомнил, что совсем недалеко отсюда расположена больница, можно было попроситься переночевать на какой-нибудь кушетке в приемном покое, в конце концов, сунуть пару долларов дежурному врачу, а заодно и поговорить с новым человеком.
Андрей ускорил шаг и через пять минут уже искал калитку в больничной ограде. Калитку он нашел, но та, как на грех, оказалась запертой. Конечно, в России существует очень мало оград, в которых предприимчивые граждане не проделали бы дополнительных отверстий, выражая тем самым свое вековое стремление к свободе, но искать эти отверстия, шлепая в промокших ботинках но раскисшей снежной каше, было уже выше его сил. Поэтому Андрей, ухватившись за верх ограды, довольно легко для человека его профессии перемахнул через забор и спрыгнул в подтаявший сугроб по ту сторону. Выбравшись из него, специальный корреспондент «Молодежного курьера» с несчастным видом зашлепал по грязной тропинке в обход больничного корпуса, ища двери приемного покоя.
