Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 165
Даже еда была ужасной: «Что-то вроде резины, не слишком жесткая, но не прожуешь»26.
Бисмарк любил своего «слабохарактерного» отца и ненавидел «твердокаменную» мать. Отто Пфланце писал: «Детские годы наложили свой отпечаток на многие привычки и склонности Бисмарка: презрение к мужчинам-подкаблучникам; нелюбовь к интеллектуалам («профессор» – для него было пренебрежительным эпитетом); неприятие бюрократизма и недоверие к Geheimrte (тайным советникам, кем был его дед по матери); позднее пробуждение (учеников в школе Пламана поднимали из постели в шесть утра); ностальгия по деревне и неприязнь к городам, особенно к Берлину; предпочтительное отношение к земледелию, а не к лесоводству (мать однажды приказала вырубить лесопосадку из дубов в Книпхофе)»27.
Документальные свидетельства, которые я находил о жизнедеятельности Бисмарка, лишь подтверждали предположения Пфланце. Историк в процессе изучения жизненного пути Бисмарка стал фрейдистом, по сути, прибегая к эдипову комплексу в объяснении ипохондрии, обжорства, злости и чувств безысходности и отчаяния, часто посещавших Бисмарка. Я тоже пришел к выводу о том, что успехи только портили его здоровье, характер и эмоциональное состояние. Пороки становились еще зловреднее, а добродетели улетучивались по мере усиления суверенности и могущества его самости. Эго Бисмарка сформировалось в детстве, и тогда же оно было непоправимо повреждено. Духовная кончина отца, задавленного молодой женой, холодность или, вернее, фактическое отсутствие матери нанесли ему неизлечимые психологические травмы. Вильгельмина, как и сын, страдавшая ипохондрией, жаловалась на «нервы» и успокаивала их на фешенебельных курортах, уезжая туда на длительное время. Ипохондрия сына оказалась еще более основательной, как и аппетит. Сам Бисмарк признавался в том, что «ребенком ненавидел мать, а позднее обманывал и лгал ей» и даже побуждал Бернхарда делать то же самое: «Не обходись слишком грубо с родителями. Истеблишмент Книпхофа привык ко лжи и дипломатии, а не к солдатской фразеологии»28? Как же она застращала ребенка, если он боялся говорить ей правду! Нам об этом никогда не узнать.
По необъяснимому стечению обстоятельств Бисмарк дважды оказывался в «сыновних» отношениях со своими суверенами. Он считал прусского короля Вильгельма I слабохарактерным, а королеву, позднее императрицу Августу, сильной, неискренней и зловредной женщиной. И свои чувства он не скрывал. В этом отношении показателен эпизод, о котором леди Эмили Рассел, жена британского посла в Берлине, 15 марта 1873 года поведала королеве Виктории. Она сообщала королеве об «исключительной чести, оказанной нам императором и императрицей, отобедавшим в нашем посольстве, какой не удостаивалось ни одно другое посольство в Берлине»: «Вашему величеству известно о политической ревности князя Бисмарка по поводу влияния на императора, оказываемого императрицей Августой и мешающего, по его мнению, антиклерикальной и патриотической политике и формированию ответственных министерств, как в Англии. Императрица сказала моему мужу, что после войны он (Бисмарк) только два раза разговаривал с ее величеством, и она выразила пожелание, чтобы он тоже пообедал с нами. Согласно этикету, он должен был сидеть слева от императрицы и по крайней мере в течение часа не мог бы уклониться от беседы с ее величеством. Князь Бисмарк принял наше приглашение, но дал понять, что предпочел бы не следовать этикету и уступить свое место австрийскому послу. Однако в назначенный для обеда день незадолго до приема князь Бисмарк прислал извинения со ссылками на недомогание из-за люмбаго. Дипломаты недоумевали и намекали на дипломатическую уловку. Князь Бисмарк часто выражает свою неприязнь к императрице в столь неприкрытой форме, что ставит моего мужа в очень затруднительное положение»29.
В другом случае поведение Бисмарка было еще более вызывающим. Его раздражало то, как прусская кронпринцесса Виктория командовала своим мужем кронпринцем Фридрихом, и эти слухи, если учесть подавленное состояние кронпринца, очевидно, имели под собой основания. На этот раз для нас представляют интерес наблюдения баронессы Шпитцемберг, записавшей в дневнике свои впечатления о визите к княгине Б., нанесенном с детьми 1 апреля 1888 года, через две недели после смерти кайзера Вильгельма I и восшествия на трон императора Фридриха и императрицы Виктории:
...
«Мой дражайший князь приветствовал меня словами: «А, милая Шпицхен, как дела?» – и провел к столу. Справа от меня сидел старый Кюльцер. Я нагло «проинтервьюировала» князя… (Бисмарк) разглагольствовал: «Мой прежний хозяин прекрасно осознавал свою подневольность. Он говорил обычно: «Помогите мне, вы же знаете, что я под каблуком». Поэтому мы действовали сообща. Этот же (Фридрих. – Дж. С .) слишком горд, но зависим и подневолен не меньше, трудно поверить, как собака. Беда в том, что, несмотря на все это, надо проявлять учтивость, когда хочется сказать: «А ну вас к черту!» Эта борьба утомляет и меня и императора. Он бравый солдат и в то же время уподобляется тем старым усатым сержантам, которые уползают в свои норы, боясь жен… Хуже всех… «Вики». Это жуткая женщина. Когда он видит ее, она пугает его своей необузданной сексуальностью, сквозящей в глазах. Она влюбилась в Баттенбергера и хочет, чтобы он был всегда рядом, и, подобно матери, которую англичане называют «эгоистичной старой хищницей» (на английском в оригинале. – Дж. С .), пристает к братьям с неизвестно какими намерениями»30.
Эту омерзительную, скабрезную и женоненавистническую тираду трудно назвать высказыванием «нормального» человека. Приведенные примеры и многие другие сюжеты из жизни Бисмарка могли послужить ценным материалом для фрейдистов. С возрастом Бисмарк все чаще болел. Причины были как физиологические, так и психологические. Похоже, он был недалек от истины, когда признавался Хильдегард Шпитцемберг в том, что его изматывает «постоянная борьба и существование, как на наковальне, по которой непрестанно бьет молот». Двадцать шесть лет он жил в положении доведенного до отчаяния, обозленного сына в психологическом треугольнике, в котором роль «родителей» исполняли император и императрица и, в сущности, властвовали над ним. Любой император мог выгнать его в любой момент, но старый император этого не сделал, более молодой император Фридрих был слишком болен, а самый молодой кайзер Вильгельм II, которому Бисмарк годился в деды, избавился от него очень быстро. Играл ли Бисмарк на противоречиях между слабым «отцом» и сильной «матерью»? Определенный элемент «личной диктатуры» вполне мог сформироваться в результате двойственности переживаний в отношении собственных родителей.
Работая над биографией Бисмарка, я не мог не обратить внимание на то, что все его угрозы об уходе в отставку, длительные отлучки из Берлина, болезни и ипохондрия были частью тактических приемов в достижении своих целей. Теперь я отчетливо понимаю, что психологический треугольник со «слабым» императором и «сильной» императрицей создавал ему непреходящую боль, словно вся его политическая судьба нуждалась в том, чтобы израненный психический мускул постоянно корежился и выкручивался на грани переносимости. Когда в 1884 году появился доктор Эрнст Швенингер, из-за обжорства, физического недомогания и хронической бессонницы Бисмарк чуть ли не умирал. Швенингер исцелял «железного канцлера» самым простым способом: обернул теплыми влажными полотенцами и держал его за руку, пока тот не засыпал. Не напоминало ли это теплоту любящей матери?
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 165
