Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
И «господа» решают: если через пять минут яд не подействует, Феликс должен… снова подняться к ним, и они подумают, как покончить с мужиком.
Лазаверту стало дурно. Военный врач, не раз бывавший на фронте под пулями, в изнеможении, весь красный, сидел в кресле и шептал: «Кажется, я не выдержу…»
И опять поднялся к ним Юсупов и сообщил, что яд по-прежнему не действует! И сам предложил: «Вы не будете против, если я его застрелю?»
Юсупов: «Я взял у Дмитрия револьвер (и это запомним! – Э.Р.) и спустился в подвал… Как он не заметил своими прозорливыми глазами, что за спиной у меня был зажат в руке револьвер!..»
Да, и мы здесь недоумеваем вместе с Феликсом. И ему, и нам непонятно, что Распутин, который все всегда чуял и предвидел, «далек сейчас от сознания собственной смерти». Он даже не видит неестественно отведенную назад руку Феликса, держащую револьвер.
И тут описываемая Феликсом сцена окончательно начинает напоминать эпизод из романа о благородном мстителе.
«Я подошел к хрустальному распятию.
– Крест этот очень люблю…
– А по мне, так ящик-то занятнее будет, – и Распутин снова открыл шкаф с лабиринтом.
– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели, да помолились бы перед ним…
Распутин удивленно, почти испуганно, посмотрел на меня… Можно сказать, что он прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал…»
Дальше, по словам Юсупова, начинается уже совсем невероятное: Распутин, который вскоре будет яростно бороться за жизнь, ведет себя необъяснимо покорно, как сомнамбула. Он терпеливо ждет, пока его убьют!
«Я медленным движением поднял револьвер… Распутин стоял передо мной, не шелохнувшись… с глазами, устремленными на распятие… Я… выстрелил… Распутин заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь на медвежью шкуру…»
Пуришкевич: «И уже через несколько минут, после двух отрывистых фраз – звук выстрела… вслед за тем продолжительное: «А-а-а…» и звук грузно падающего на пол тела».
Заговорщики тотчас кубарем скатились вниз, но при входе в подвал зацепили шнур, и выключилось электричество. Но нашли, нащупали, включили свет и увидели…
«Перед диваном лежал умирающий Распутин, над ним с револьвером – спокойный Юсупов… «Надо его снять поскорее с ковра… чего доброго, просочится кровь и замарает шкуру», – заговорил великий князь».
И Феликс с Пуришкевичем перенесли мужика на пол.
Пуришкевич: «Я стоял над Распутиным… он не был еще мертв, он дышал, агонизировал… Правой рукой он прикрывал оба глаза и до половины нос – длинный, ноздреватый… и тело подергивала судорога».
Юсупов: «Сомнений не было… Распутин был убит… Мы погасили свет и, закрыв на ключ дверь столовой, поднялись в кабинет… Настроение у всех было повышенное».
И опять начинается малопонятное. Согласно воспоминаниям и Пуришкевича, и Феликса, великий князь Дмитрий вместе с доктором отправляются на автомобиле в санитарный поезд Пуришкевича – сжигать шубу и боты Распутина. Но впоследствии окажется, что… ни шуба, ни боты сожжены не были! И Пуришкевич объяснит это удивительно: его жена, которая в страхе ждала, чем все закончится, оказалась вдруг ленивой и капризной. И так как «шуба в печь не влезала, она сочла невозможным заняться распарыванием и сжиганием по кускам. У нее даже столкновение вышло с Дмитрием»… Короче – жена Пуришкевича, посвященная в заговор, отказалась выполнить поручение мужа и как мальчишку отослала великого князя назад вместе с шубой и ботами… Если учесть, что Пуришкевич был по натуре тираном, то поведение его жены весьма странно.
А в отсутствие великого князя во дворце происходят удивительные события. Феликс чувствует «неодолимое желание посмотреть на Распутина» и спускается в подвал.
Юсупов: «У стола, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин… Тело было неподвижно, но прикоснувшись… я убедился, что оно еще теплое. Тогда, наклонившись, я стал нащупывать пульс, биения его не почувствовал… Из раны мелкими каплями сочилась кровь… Не зная, зачем, я вдруг схватил его и встряхнул… тело… упало на прежнее место… Постояв над ним некоторое время, я уже хотел уходить, но мое внимание было привлечено легким дрожанием века в левом глазу… Лицо… конвульсивно вздрагивало… все сильнее и сильнее… Вдруг его левый глаз начал приоткрываться… задрожало правое веко и… оба глаза… с выражением дьявольской злобы впились в меня…»
И тут начинается обычная сцена из триллеров всех времен и народов – «дьявол оживает»…
«Случилось невероятное. Неистовым, резким движением… Распутин вскочил на ноги… Изо рта у него шла пена. Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули сведенные судорогой пальцы. Вот они, как раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить за горло… Оживший Распутин хриплым шепотом повторял мое имя… Обуявший меня ужас не сравним ни с чем… Я пытался вырваться, но железные тиски держали с невероятной силой… В этом отравленном и прострелянном трупе, поднятым темными силами для отмщения своей гибели, было до того страшное, чудовищное… я рванулся и последним невероятным усилием вырвался. Распутин, хрипя, повалился на спину, держа в руке мой погон, оборванный им… Я бросился наверх, к Пуришкевичу… «Скорее… револьвер! Стреляйте, он жив!»… Распутин на четвереньках карабкался по ступенькам лестницы».
А в это время Пуришкевич, закурив, «медленно прохаживался в кабинете наверху». И вдруг «какая-то внутренняя сила» подтолкнула его к столу, где лежал его «соваж», и заставила положить револьвер в карман брюк. Потом опять-таки «под давлением неведомой силы» он выходит на лестницу. И там слышит «нечеловеческий крик Феликса: «Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив! Он убегает!» И видит Юсупова. «На нем буквально не было лица, прекрасные… глаза лезли из орбит… в полубессознательном состоянии… не видя почти меня, с обезумевшим взглядом… кинулся на половину своих родителей… До меня стали доноситься чьи-то… грузные шаги, пробиравшиеся к выходной двери».
Выхватив «соваж», Пуришкевич бегом бросается вниз по лестнице. «Григорий Распутин… которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании… переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль решетки».
Пуришкевич «не мог поверить своим глазам», но тут он услышал громкий крик Распутина на бегу: «Феликс, Феликс… все скажу царице!» И он «бросился за ним вдогонку и выстрелил… в ночной тишине раздался чрезвычайно громкий звук».
И – промах! «Распутин поддал ходу». Пуришкевич «вторично выстрелил на бегу и опять промахнулся». Распутин уже подбегал к воротам. Тогда Пуришкевич «укусил себя за кисть руки… чтобы заставить себя сосредоточиться», и третьим выстрелом «попал ему в спину… он остановился». Четвертым выстрелом «попал ему в голову… и он снопом упал… в снег и задергал головой».
Распутин вытянутыми руками скреб снег. И подбежавший Пуришкевич с яростью «ударил его ногой в висок»…
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
