А в ту пору, в середине шестидесятых, художественным руководителем театра оперы и балета был замечательный, интеллигентный, мягкий, добрый человек, народный артист России Нияз Курамшевич Даутов. Обладатель прекрасного тенора, он еще в годы войны участвовал в съемках фильма по оперетте И. Кальмана «Сильва», исполняя главную роль Эдвина. Все женщины были в него влюблены. И я полагаю, что ему, как истинному артисту, прямой контакт с неподготовленными массами был попросту противопоказан.
Но как-то в финале спектакля в оркестровую яму с балкона полетела деталь тяжелого стула. И вовсе не потому, что оркестр плохо играл. Просто такой была публика! К счастью, музыканты уже собирались уходить. А упади предмет интерьера несколько раньше, тромбонов и труб не досчитались бы.
Следующие спектакли оказались под угрозой срыва. Музыканты не хотели играть. Вот тогда и возникла традиция. Перед началом каждого представления на авансцене появлялся Нияз Курамшевич и щедро делился информацией о предстоящем действии. Но выходил он вовсе не для изложения либретто. Директорская сольная партия исполнялась ради финальной фразы:
– Дорогие друзья, не надо бросать стулья в оркестровую яму – музыкантам это не нравится…
И эту фразу Даутов тоже произносил спокойным, мягким голосом.
Знаток Станиславского
На третьем-четвертом году своего существования челябинское телевидение созрело для того, чтобы обзавестись спутником – театром телевизионного актера. Нам казалось, что мы стали мэтрами. Мы грезили большими постановочными формами – фильмами, спектаклями… Наконец, свои исполнители нужны были телевидению еще и потому, что актеры профессионального театра не всегда могли участвовать в съемках, будучи занятыми по основному месту работы.
Итак, объявили набор на курсы театра телеактера, создали приемную комиссию. Состав комиссии был интеллектуально-рафинированным. Наш главный режиссер и режиссер в студии пришли на ТВ из профессиональных театров. Имелись среди экзаменаторов и бывшие актеры. Конкурс в комиссию был, должно быть, не меньше, чем в наш театр.
Включили в жюри и меня. Я сидел в комиссии и принимал такие позы творческой сосредоточенности и самопогруженности одновременно, что конкурсанты наверняка думали:
– Этот загадочный – главный!
Из числа будущих телевизионных актеров предстояло отобрать и потенциальных телевизионных дикторов. Среди них было человек двадцать «левитанов» (так мы шутили), которые фразу «говорит Челябинск» произносили так громко-торжественно, что все просто умирали от смеха.
Жаль, что мы тогда не догадались снять о нашем конкурсе документальный фильм – могло бы получиться очень забавно. Да и награды телевизионных фестивалей были бы гарантированы.
Но всему хорошему, в том числе и веселью, приходит конец. Причем мой конец наступил раньше, чем подвели итоги конкурса. И приблизил его один самоуверенный тип из числа поступавших. Читая стихи, он садился на стол жюри, видимо, стремясь продемонстрировать свою актерскую свободу.
И вот наш режиссер спрашивает наглеца:
– Вы случайно не помните изречения Станиславского о театре?
У парня вспыхивают глаза:
– Театр начинается с вешалки!
И тут меня дернуло добавить:
– Так что иди – одевайся!
После этой реплики у меня появилось столько неприятностей, что парень мог бы торжествовать. И конечно, из числа вершителей творческих судеб меня убрали.
Так завершилась моя первая попытка работы в жюри. Впрочем, мое отсутствие в стане «телевизионных арбитров» уже не могло изменить ситуацию. Конкурсанты продолжали идти и после того, как прием завершился. И мы, смеясь, предлагали охраннику экзаменовать претендентов уже на входе.
Эй, вратарь, готовься к бою
Среди гастролеров 60-х самыми заметными коллективами были московские и ленинградские театры.
Александр Ширвиндт
Однажды к нам приехал театр Ленинского комсомола. Его сейчас знают как «Ленком», а тогда театр не стеснялся своего полного названия. В труппе – звезда на звезде: молодые А. Ширвиндт, М. Державин, блистательный В. Ларионов. И вот что интересно: в театральных анналах нет ни слова о спортивной стороне гастролей. А ведь были такие схватки, перед которыми канадская хоккейная серия семьдесят второго года просто меркнет. Во всяком случае, для участников поединков на челябинской земле.
Не припомню, кому на студии пришла в голову идея сыграть с ленкомовцами в футбол. Но все организовывалось солидно. Нет, мы не получали гонораров, подобно нынешним мастерам кожаного мяча, однако афишу сделали самую настоящую. Она украшала собой гостиницу где разместились артисты: «На стадионе „Локомотив“ состоится матч между „Вышкой“ и театром Ленинского комсомола». Причем название «Вышка» несло только позитивное звучание: так гости окрестили нашу команду.
Павел Ромаровский
Подготовка к матчу была серьезной. Прежде всего, мы изучили «манеру игры» соперника. И быстро поняли, что «Вышке» – крышка. Они ухитрялись не только бегать, но и забивать… У нас тоже были достойные игроки, но, увы, они не бегали и не забивали. У наших уже тогда манера игры была, как у российской сборной: дотянуть до свистка. Но выиграть-то хотелось!
И тут мы вспомнили про нашего друга – замечательного хоккеиста Анатолия Алькова, известного всем челябинским болельщикам. Анатолий десять сезонов играл в «Тракторе», ездил в составе сборной СССР в Канаду. Для нас же важным представлялось то, что, в отличие от крепких, кряжистых спортсменов, Альков был «интеллигентного» сложения, к тому же начитанным. А катался Анатолий так, что казалось, будто режиссер убрал звук: не было слышно характерного звука скользящих коньков.
Конечно, «Вышка» не была пределом Толиных мечтаний, но он отозвался на приглашение, очевидно, из желания поближе познакомиться с артистками. А их на трибунах было несметное количество. Можно спорить о том, был ли Анатолий только половиной или всей командой, но второй половиной являлся вратарь. А вратарем поставили меня…
