Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Эту песню, ее советский вариант, я впервые услышала перед самой войной. Мы с подружкой вечером оказались на вокзале, провожали кого-то из ее знакомых. Там было много военных – войска перебрасывали к границе. Настроение у солдат было веселое, они пели под гитару песню про Андрюшу. Георгий прав, бравурная близняшка твоего «Андрюши» была очень популярна у нас в стране, действительно, их часто путали.
Когда ты пел «Андрюшу» на репетиции в день первой нашей встречи, я хотела рассказать тебе о том, как наши лейтенанты на вокзале пели советский вариант, но не случилось. И уже в Бухаресте после твоих слов, что в этой песне больше грусти, описала ту сценку:
– На одесском вокзале похожего «Андрюшу» впервые услышала.
– Вспомни, как пели. Ну же, девонька, вспомни. Мой-то «Андрюша» другой!
– Кажется так: «Эх, Андрюша! Нам ли быть в печали? Возьми гармонь, играй на все лады. Так играй, чтоб горы заплясали, чтоб зашумели зеленые сады!»
Увы, больше я напеть не смогла. Ты, кажется, был огорчен:
– Автор «Андрюши» – талантливый музыкант. Стихи были изначально на польском. О России, за которую сердце болит. Я потому и выбрал ее, а там еще были другие милые фокстроты. Но мы их еще с тобой споем.
– А ты был знаком с композитором?
Ты не ответил. Я не стала настаивать. О Белостоцком узнала опять же от Георгия: «Зигмунт Белостоцкий создал более сотни произведений: в основном это были танго и фокстроты, создавал он также музыку к фильмам. Был он музыкальным руководителем в театрах Лодзи и Варшавы. Погиб во время войны при ликвидации Варшавского гетто в 1942-м или 1943 году. В творческом наследии Белостоцкого было несколько песен с „русской душой”: фокстроты „Наташа” и „Катюша”, вальс „О любви не говори мне” и другие. Каждая из этих песен в исполнении Петра Лещенко могла бы стать шедевром, но повезло только „Андрюше”, русский вариант этого зажигательного фокстрота в исполнении легендарного певца получил бы всемирную известность.
Польский текст „Андрюши” сочинил Людвик Старский (Калушинер) (1903–1984), поэт, писатель, журналист, литературный руководитель театра-ревю „Пражское Око”, автор более 20 киносценариев. Фокстрот „Андрюша” был записан на пластинках в двух вариантах: полном и сокращенном. Полный вариант был записан только один раз в исполнении Тадеуша Фалишевского. Остальные исполнители (Адам Астон, Януш Поплавский и хор Юранда) взяли из текста песни только припев».
Приведу лишь один куплет, ты о нем говорил:
Ech, Rassija, już dzisiaj ty niczyja.
Gdzie czasy dawne i slawne te dni?
Gdy żal jest na duszy, ja idę do Andriuszy
I znów o dobrych czasach serce śni.
(Эх, Россия, сегодня ты уже ничья.
Где давние времена и славные те дни?
Когда грусть гложет душу, я иду к Андрюше,
И вновь о добрых временах сердце видит сны.)
Теперь я знаю, ты взял эту песню в свой репертуар и продолжил разговор с Андрюшей о России, где «каждый, кто хочет, вслух тебя порочит». Видно, довелось тебе при жизни наслушаться упреков и нелепых слухов о себе. Возможно, те, что слышала я, еще цветочки. Тебе достались ягодки, и совсем не сладкие.
Как рождались и рождаются слухи? Я пыталась восстановить в памяти рассказы о твоем детстве со слов твоей мамы, отчима, сестры Вали. История о том, как ты танцевал за котелок каши, пересказывалась много раз на разные лады. И такой ты в тех пересказах несчастный и голодный! А на самом деле, как рассказывала твоя мама, ты был горд, что «артистом работал» да еще зарабатывал. И очень достойно вел себя, хотя и был босоногий и голодный.
Твоя мама, Мария Константиновна, тебя растила одна. В песне «Мальчишка», которая была записана на первой твоей пластинке в Берлине в 1931 году, ты признавался:
Я – сын Матрены Александровны,
Отец, Бог ведает, кто был такой…
Со слов Марии Константиновны, тебя никто не учил, но ты хорошо танцевал и музыку чувствовал с детства. Дважды просить тебя станцевать не надо было, ты это делал с удовольствием, и не два притопа, три прихлопа, а устраивал концерт настоящий. Босоногий мальчонка иногда под музыку, а то и без нее выдавал такие танцы! Но главное, ты, получив награду – котелок каши, фрукты или сладости, не спешил все это жадно, на виду у всех поглощать, а нес в дом поделиться с родней.
У тебя была детская фотография с надписью на обороте: «Петеньке 4 года». Ты очень дорожил этим снимком. Стоишь около подаренного тебе мамой трехколесного велосипеда, на коленках штанишек аккуратные заплаточки. На черно-белом фото, конечно, цвет глаз не виден, но я-то знала, что они голубые. У тебя такое счастливое лицо, лопоухонький, глаза на пол-лица, а в глазах – незащищенность. Впервые увидев ту фотографию, я сравнила тебя с зайчиком: «Ты такой же в этой жизни доверчивый и беззащитный». Ты рассмеялся: «Милая, не все зайцы-зайчики беззащитны». Оказывается, фамилия твоей жены Зинаиды Закитт в переводе означала «зайчик». Ты был прав, не все зайцы беззащитны. Меня не смутило, что Закитт в «зайчиках оказалась», и я тебя так потом и звала Заяц-Зайчик, и ты именно так часто подписывал свои записки и открытки мне.
Но при всей твоей внешней беззащитности характер мальчишки, умеющего постоять за себя и своих близких, был в тебе всегда. Сохранилась ли та фотография? Как же много осталось загадок в той жизни! Ты обещал, что повезешь меня в Кишинев, познакомишь со всеми, кто тебя знал и учил, помогал тебе. Я верила, что впереди огромная жизнь и все еще узнаю, рассмотрю, расспрошу. Расспрашивала, но уже без тебя. Я обращалась во многие административно-правовые организации с просьбой помочь в поисках документов, свидетельств, проливающих свет на некоторые страницы твоей жизни. Меня тяготила разноголосица воспоминаний о тебе.
Разноголосица касалась и дня твоего рождения. Существует как минимум 5 дат твоего рождения. Я всегда отмечала и настаивала на 3 июля 1898 года. Ведь именно 3 июля ты принимал поздравления, именно 3 июля ты указал в протоколе своего допроса как свидетель по моему делу об измене родине. Точно числа не помнит, но именно месяц июль называет и Дорина, первая жена Игоря. Еще помню, у тебя был документ начала двадцатого века. Я разворачивала вчетверо сложенный лист, который был раза в полтора больше обычного машинописного, бумага была плотной, немного пожелтевшей с обветшавшими краями, и там было отпечатано типографским способом: «Свидетельство». В верхнем правом углу была наклеена почтовая марка. А вот запись шла от руки, черными чернилами, каллиграфически выведенными крупными буквами, и что меня удивило, лист не был разлинован, а строчки написаны ровно-ровнехенько: «В селе Исаево Херсонской губернии у Марии Константиновны Лещенко вероисповедания православного сын Петр рожден третьего июля». Об отце ничего, даже прочерка не стояло.
Сергей Суляк, доктор истории из Кишинева, провел свое расследование для уточнения твоей биографии. Он, пожалуй, единственный, кто не перевирал и не додумывал твою жизнь. Писал только о том, что знал и в чем был уверен. По его информации, в селе Исаево о твоем рождении «никаких сведений у местных жителей не сохранилось, не проживают в селе ни родственники, ни однофамильцы». Но наверняка где-то в метрических книгах та запись, что я видела, сохранилась. В своих рассказах я опираюсь на то, что слышала от тебя, на твое свидетельство о рождении, на протокол допроса, подписанный тобой, на воспоминания твоих близких и тех, кто бережно относился к твоему прошлому. Ведь мне так и не удалось получить информацию из Исаево, отвечали, что архив утерян.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
