Книга Цицианов - Владимир Лапин

Бесцеремонное отношение войск к чужому имуществу на стоянках нередко превращалось в настоящий грабеж во время маршей. Если при стационарном положении частей обиженный обыватель имел хотя бы возможность найти обидчика, пропавшую вещь, пожаловаться офицеру, то при движении больших соединений комментарий к любому такому инциденту был один: «ищи-свищи!» При отсутствии технических средств связи догнать вора было делом практически невозможным, особенно если таковым оказывался кавалерист. Со времен петровских самыми строгими выражениями предписывалось ограждать население от своеволия служивых, за мародерство грозили самыми суровыми карами, но зло оказывалось неискоренимо.

Заботой полкового командира являлось также обеспечение своих подчиненных продовольствием и обмундированием, а полковых лошадей — фуражом и упряжью. Формально все выглядело просто: чиновники провиантского департамента и их собратья из департамента комиссариатского в полном соответствии с законодательно установленными нормами и сроками поставляли в войска все необходимое. Командиру и его помощникам по хозяйственной части оставалось только все принять, распределить по ротам и отчитаться. На практике же без активных самостоятельных действий полковника полк обрекался на превращение в толпу оборванцев, а затем — на смерть от голода. В воспоминаниях А.П. Ермолова описан смотр одной из дивизий в 1807 году в условиях крайнего «некомплекта» в обмундировании: «Выбрав в полках людей менее голых, пополнили с других одежду и показали их под ружьем. Обнаженных спрятали в лесу и расположили на одной удаленной высоте в виде аванпоста. Тут увидел я удобный способ представлять войска и как уверяют государя, что они ни в чем не имеют недостатка»[40]. Подобным примерам нет числа. Если бы русский полк, по выражению одного иностранца, не представлял собой подвижной город, в котором трудились ремесленники трех десятков специальностей, если бы не заработки солдат, не разного рода вольности самого командира с казенными суммами, армия просто перестала бы существовать.

Главный доход полковника составляла разница между так называемыми справочными и реальными ценами. Казна выдавала ему на руки деньги на закупку чего бы то ни было по «справкам», составленным местной администрацией, которая за «свой процент» обычно указывала фантастическую стоимость муки или сена. Об этих финансовых фокусах (официально именуемых «экономией») прекрасно знали все — от императора до рядового, но решительных мер не предпринималось, поскольку, во-первых, реальных средств для борьбы с этим явлением не имелось, а во-вторых, это было освящено традицией и являлось средством адаптации неповоротливого административного механизма к жизненным реальностям, проявлением конфликта жизненных реалий и «штатно-табельной» системы снабжения военнослужащих. Все предметы и вещи, оплачиваемые из казны, имели определенный срок службы. Поскольку устав по определению не делает различий между предметами одушевленными и неодушевленными, последним предписывалось служить строго нормированное время. Им фактически запрещалось раньше положенного срока портиться, теряться и становиться добычей вора. Шинель выдавалась на три года, панталоны и мундиры — на два года, рубахи и сапоги — на год и т. д. Металлические предметы униформы считались бессрочными и находились на особом учете. При составлении описания беглых солдат в особой графе «Не сделал ли при побеге какого злодеяния» у егерей-«эриванцев», покинувших часть в 1842 году, указано: «…при побеге снесли с собой казенные вещи с полным числом медных пуговиц»[41]. При описании походов в Дагестане 1830-х годов солдат-мемуарист бесстрастно вспоминал, как у выбившегося из сил служивого забирали ружье, срезали пуговицы с шинели, а самого оставляли на произвол судьбы. Бабы еще солдат народят, а за «железки» начальство строго спросит! В военное время потерянное, сожженное по неосторожности у походного костра и даже пропитое легко списывалось. После одной боевой операции на Кавказе при Ермолове был представлен внушительный реестр материальных потерь, породивший обоснованные подозрения в том, что это был просто способ объяснить вскрывшуюся недостачу «амуничных вещей». В мирное время «списание в расход» казенного имущества оказывалось делом гораздо более сложным, приходилось «исхитряться». Отчасти проблему решала солдатская артель, представлявшая собой кооперативную организацию. Но и в этом случае приходилось ловчить, поскольку тратить артельные деньги официально разрешалось только на улучшение пищи нижних чинов и на наем подвод для перевозки ротного имущества во время похода. В принципе полковник мог подать рапорт с обоснованием необходимости выделения экстраординарной суммы, затеяв тем самым утомительную переписку, чрезвычайно раздражавшую начальство, но далеко не всегда приносившую желаемый результат. Гораздо проще было завысить цену на приобретаемый товар, а образовавшуюся разницу пустить на нужное дело, не предусмотренное «табелью». Так, известный мореплаватель М.П. Лазарев во время кругосветного плавания в 1822—1825 годах хотел перед приходом в заграничный порт покрасить свой корабль лишний раз и для того предложил в финансовой ведомости указать, что закупленный в Англии ром стоил в два раза дороже, чем это было в действительности.

Начальство не принимало никаких объяснений неприглядного вида солдат. Какое кому дело, что они побывали под проливным дождем, что мундиры полиняли, а новых ждать еще целый год? Где деньги найти? Думай, командир, на то ты и полковник! Захворали обозные лошади, поставщик подсунул прелую упряжь, два офицера проигрались «в пух» и задолжали всем трактирщикам и портным в округе, музыканты пропили кларнет и валторну — все это оборотная сторона счастья видеть на собственных плечах эполеты полковника! В отечественной историографии об огромном числе военных, занимавших административные должности в дореволюционной России, говорится с явным негативным оттенком. Действительно, генералы и полковники вносили в канцелярии соответствующий стиль управления, но представлять их людьми не подготовленными к управлению городами, губерниями и даже ведомствами было бы неверно. Армия оказывалась школой для администраторов. Плохой или хорошей — другой вопрос, перед постановкой которого следует подумать: а была ли вообще другая школа для управленцев? В 1813 году Александр I доверил генерал-майору князю Николаю Григорьевичу Репнину временно управлять целым королевством — Саксонией, и тот справился. Десятилетие в должности помощника командира полка, затем командира полка, бригады и дивизии сделали из П.Д. Цицианова человека, вполне подготовленного к самостоятельному управлению губернией или иной территориально-административной единицей.

* * *

То, что Павел Дмитриевич Цицианов, человек с грузинскими корнями, стал полковником, а затем и генералом российской армии, — достаточно типично для империи Романовых XVIII—XIX веков. «…Нет другой страны, где расы, нравы, верования и умы разнились бы так сильно, как в России. Многообразие лежит в глубине — одинаковость на поверхности: единство наше только кажущееся. Вот, извольте взглянуть, неподалеку от нас стоят двадцать офицеров; из них только двое первых русские, за ними трое из верных нам поляков, другие частью немцы; даже киргизские ханы, случается, доставляют ко мне сыновей, чтобы те воспитывались среди моих кадетов…» — говорил Николай I в 1839 году французскому путешественнику маркизу Астольфу де Кюстину[42]. Вооруженные силы являлись одним из важнейших институтов, скреплявших многонациональную и многоконфессиональную Российскую империю. Военный мундир становился для туземной знати наиболее надежным пропуском в состав государственной элиты, проверенным инструментом для реализации честолюбивых замыслов и оправдания надежд на повышение благосостояния. При доминирующем значении всего государственного (интересов, символов и т. д.) даже временное превращение человека в частичку государства автоматически поднимало его общественный статус. Блистательные военные и бюрократические карьеры иноземцев, инородцев и иноверцев в России XVIII — начала XX века позволяют говорить об отсутствии видимой связи между этнической и вероисповедной принадлежностью государственного человека и темпами его продвижения по служебной лестнице. Более того, есть все основания подозревать административную машину России в протекции «не коренным русским». По крайней мере представительство народов в эшелонах власти было далеко не пропорциональным их численности. Генерал А.П. Ермолов, известный своим острым языком, на вопрос Александра I, какую награду он хотел бы получить, сказал: «Сделайте меня немцем!» В этой реплике сконцентрировалась глубокая обида русских офицеров по поводу «немецкого засилья» в командном составе армии и флота, которое проявлялось в том, что процент выходцев из германского мира заметно повышался по мере продвижения в чинах. Если остзейцы-поручики еще «растворялись» в общей массе обер-офицеров, то в генералитете знаменитая приставка «фон» встречалась очень часто. Одной из главных претензий к «нерусским» было протежирование «своим». В мемуарах К.К. Жерве описан такой случай: в начале XIX века по традиции все награждения производились на Пасху. Кроме орденов и чинов в качестве награды нередко выступали денежные суммы (оклады, аренды и т. д.). Главный командир Свеаборгского порта граф Л.П. Гейден осчастливил таким образом нескольких немцев-остзейцев и шведов. Потом он похристосовался с полковником Абрютиным, «обремененным огромным семейством», и сообщил, что денег тот не получит. Полковник при всем народе упал на колени, перекрестился и воскликнул: «Господи милосердный и всесильный! Перекрести меня хоть в какого-нибудь Шванценштрема — авось тогда помилуют!» Мемуарист, наблюдавший эту картину, отметил, что «граф очень сконфузился». Может быть, он действительно заметил свой промах, а может, испугался перспективы заполучить подчиненного с фамилией, которая для германо-шведского уха звучит грубовато. Schwartz — в прямом литературном переводе — хвост, а на всем понятном арго — другой орган, к хвосту довольно близко расположенный[43]. Список офицеров Грузинского гренадерского полка на 1900 год — лучшая иллюстрация многонационального состава армии империи. Этническая принадлежность в документах не указана, и потому ее можно «угадать» по характерным фамилиям и именам. Командовал частью поляк, его заместителем был грузин. Из пяти батальонных командиров русским был только один (и тот, вероятно, украинец — Юркевич); остальные — два грузина, польский татарин и поляк. В списке обер-офицеров также немало грузинских, армянских, польских и немецких фамилий[44]. Н.Н. Муравьев, прибывший в 1820 году на Кавказ, обратил внимание, что в 7-м егерском полку офицеры были «грузины, армяне, поляки и большей частью малороссияне»[45]. В энциклопедическом словаре «Генералитет Российской империи» едва ли не каждая четвертая фамилия звучит не вполне по-русски[46].