Жизнь в анекдотах и фактах. Поэт Ермил Иванович Костров (1751–1796)
Знаменитым русским писателям XIX века поставлены бронзовые и гранитные монументы, изданы их многотомные собрания сочинений, они частые гости на страницах романов и литературоведческих исследований. Меньше фортуна улыбнулась, за исключением Ломоносова, пиитам XVIII века. Памятников им не ставят, в школе наизусть учить не заставляют, издают только скопом в хрестоматиях. Особенно не повезло Ермилу Ивановичу Кострову, об этом талантливом поэте и переводчике память сохранилась главным образом в анекдотах…
* * *
Бывало, входит Костров в комнату в своей треугольной шляпе, снимет ее, чтобы поздороваться, и снова натянет на глаза, да так и сидит в углу молча. Только когда заслышит умные или забавные слова, поднимет шляпу, взглянет на говоруна и вновь натянет ее.
* * *
Костров частенько хаживал к Ивану Петровичу Бекетову, где для него всегда была наготове большая суповая чашка с пуншем. Выпив, он принимался за горячий спор с Александром Карамзиным, младшим братом историографа. Дело доходило до дуэли. Тогда Карамзину давали в руки обнаженную шпагу, а Кострову ножны от нее. Пьяненький Костров не замечал, что у него в руках тупое оружие, и сражался с трепетом, только защищаясь, боясь пролить неповинную кровь соперника.
* * *
Костров за перевод Оссиана получил от Екатерины II 150 рублей и отправился в трактир, где размечтался, что назавтра отправится в Петербург, выправит себе на подаренные деньги приличное платье и представится благодетельнице-императрице, станет придворным пиитом… Тут за соседний столик сели двое, и он услышал рассказ офицера, что тот потерял казенные деньги и теперь попадет под суд. Ермил Иванович тотчас вручил несчастному свои 150 рублей, похоронив мечту о высочайшем дворе.
* * *
Костров очень любил гетевского «Вертера» и пьяный часто перечитывал его, заливаясь слезами. Однажды в подобном состоянии, закончив чтение любимой повести, он продиктовал поэту И. И. Дмитриеву письмо к его возлюбленной в вертеровском стиле.
* * *
Некоторое время, когда переводил «Илиаду» Гомера, Костров жил у Ивана Ивановича Шувалова. Как-то в дом зашел Иван Иванович Дмитриев и, не застав хозяина, спросил:
— А Ермил Иванович у себя?
— Пожалуйте сюда, — ответил лакей и повел гостя в задние комнаты, где девки-служанки занимались работой, а в их окружении сидел университетский бакалавр Костров и тоже сшивал лоскутки. На столе лежала без дела «Илиада» на греческом языке.
— Чем это вы занимаетесь? — удивился Дмитриев неподобающему занятию собрата по перу.
— Да вот, девчата велели, — нисколько не смутясь, отвечал Костров.
* * *
Как-то Костров был представлен всемогущему Потемкину.
— Ты перевел гомеровскую «Илиаду»? — грозно спросил фельдмаршал.
— Я, — просто ответил Ермил Иванович.
Потемкин пристально посмотрел на него и кивнул. Костров ответил поклоном и, выходя, с облегчением пробурчал, что несказанно рад так дешево отделаться от надменного вельможи. Но в дверях дорогу преградил офицер и объявил, что светлейший приглашает его на обед. Костров явился, сел в самом конце стола и, не обращая ни на кого внимания, занялся с рвением яствами и питием. С княжеского обеда он едва вышел, выписывая ногами вензеля.
* * *
Костров сидел в московском трактире «Царырад» в худой запачканной шинели и порванной шляпе, с растрепанными волосами и стаканом в руке. Кругом было шумно и весело. Вдруг все смолкло и посетители повскакивали с мест. Это появился грозный и надменный пристав Семенов. Лишь Костров продолжал сидеть, не обращая никакого внимания на вошедшего.
— Что за свинья?! — вскричал возмущенный пристав. — Разве ты не знаешь, кто перед тобой стоит?!
Костров, не переставая прихлебывать из стакана, важно ответил:
— Знавал я и вельмож, царей земных в порфире,
Как мне не знать тебя, Семенова, в трактире!
* * *
Костров незадолго до смерти, страдая лихорадкой, повстречался с историографом Карамзиным.
— Странное дело, — посетовал Ермил Иванович, — пил я, кажется, всегда одно горячее, а умираю от холода.
* * *
Херасков очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному. Это приносит большую честь его сердцу и его вкусу. Костров несколько времени жил у Хераскова, который не давал ему напиваться. Это наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились искать по всей Москве и не нашли. Вдруг Херасков получает от него письмо из Казани. Костров благодарил его за все его милости, «но, писал поэт, воля для меня всего дороже».
* * *
Однажды в университете сделался шум. Студенты, недовольные своим столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами. Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков нашли бакалавра Ерми-ла Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не в таких летах, чтоб бить тарелки и швырять пирогами. Его позвали в конференцию. «Помилуй, Ермил Иванович, — сказал ему ректор, — ты-то как сюда попался?..» — «Из сострадания к человечеству», — ответил добрый Костров[2] .
Ученые мужи обычно с презрением относятся к анекдотам и не желают причислять их к историческим источникам, по которым принято составлять достоверную картину прошлого. А зря! Хотя передаваемые из уст в уста забавные приключения чаще всего основаны на вымысле, они верно передают характеры персонажей и их положение в обществе. Но, чтобы не быть обвиненными в профанации истории, познакомимся и с другой биографией Кострова — основанной на достоверных фактах.
Происходил он из экономических (государственных) крестьян села Синеглинского Вобловитской волости Вятской губернии и по окончании духовной семинарии в 1773 году пришел в Москву к своему земляку, настоятелю Новоспасского монастыря отцу Иоанну (Черепанову) и обратился к нему со стихами:
О муж священный, муж избранный! Судьбой гонимых ты отец, Муж, небесами дарованный Для облегченья их сердец.
Отверзи мне, о покровитель, Желанный Аполлонов храм, Где он, начальник и правитель, С собором нимф ликует сам.
Несмотря на восхваление в виршах языческого бога, член Синода архимандрит Иоанн благосклонно отнесся к молодому дарованию и пристроил его учиться в духовную академию. Двумя годами позже Костров перешел в Московский университет, по окончании которого в 1779 году был произведен в бакалавры. До конца жизни он сохранил дружбу с университетскими кураторами Шуваловым и Херасковым и за неимением собственного угла частенько ночевал у них.
