Огромным усилием он смог встать и с трудом побрел по пустынной местности. Ночное небо было ясным, над головой Йенса светился Млечный путь. Йенс следовал за ним, дрожал, обхватывал себя руками – и знал, что умрет.
11
Стокгольм
Антония почувствовала, что улыбается. Но улыбалась она не от радости – таков был механизм эмоциональной защиты, который указывал на разочарование.
– Я не понимаю. Это плохая идея…
Томми качался на офисном стуле, скрестив руки на груди.
– Ну, по-другому никак, – сказал он.
– Почему?
– Потому что мы иногда так делаем – перераспределяем работу, меняем обязанности. – Он перестал качаться на стуле. – У тебя четыре расследования убийств, Антония. Слишком много, даже для тебя. Я сниму тебя с одного из них. Ничего странного в этом нет.
– Почему «Трастен», почему не последнее – Блумберг? Или одно из старых?
– Потому что ты можешь повлиять на ход дела Блумберга. Оно может быть закрыто. А нам нужно, чтобы оно было закрыто.
– Дело «Трастена» тоже может быть закрыто.
Томми привычно теребил усы.
– Не в этой жизни.
– Почему ты так говоришь, Томми?
– Потому что я так считаю.
Она не успела ничего ответить.
– Я должен посмотреть статистику. А статистика по делу «Трастена» удручает. Расследование не продвигается. Чем больше проходит времени, тем сильнее оно буксует.
– Я так не думаю, – сказала Антония.
Томми молчал.
Она была слишком навязчива и слишком тороплива. Антония знала это и пыталась подавить свое рвение.
– Кто возьмет дело?
Томми положил руки на стол. Первый признак того, что разговор подходит к концу.
– Майлз Ингмарссон, – ответил он.
Да, вот как его звали, вспомнила Антония. Интроверта из Отдела экономических преступлений.
– Почему он?
Томми что-то искал на столе.
– Почему ты, почему я, почему кто-то еще… Речь не о человеке.
– А о чем тогда?
– О том, кто свободен в данный момент.
– Есть сотни других, сотни тех, кто лучше его.
Томми продолжал притворяться, что ищет что-то в бумагах.
– Все заняты.
– Я свободна.
– Замечательно, – сказал он неприветливо, собираясь встать.
Антония не сдавалась:
– Еще только один вопрос.
Томми выжидал.
– Ингмарссон. Он хороший следователь или просто кто-то должен расследовать «Трастен», хоть вы и не думаете, что это приведет к успеху?
Ему понадобилось время, чтобы вдуматься в ее вопрос.
– Я такого не говорил.
– Нет, говорил.
Она заметила, что Томми растерян.
– Знаешь что, Антония, перестань все время ныть, – заговорил он директорским тоном. – Это тебе не гребаный профсоюз, где мы должны достичь компромисса… Тут решения принимаю я, и только я, я твой шеф. Мы занимаемся расследованиями убийств. Либо делай, как я скажу, либо меняй работу, дело твое.
Антония притихла.
Томми вытер губы.
– Вот и выходные.
Фальшивая улыбка, вздох, и Томми поднялся.
Антония крутилась на своем офисном стуле и бессознательно кусала ноготь. Вокруг нее кружились осколки несправедливости, обид и горечи. Томми – полный придурок. Она ненавидела подчиняться, особенно когда все было в корне неверно… и направлено против нее. Ей хотелось разбить что-нибудь. Но вместо этого Антония дождалась, пока все коллеги уйдут домой. Просто она еще не закончила с «Трастеном».
Когда отдел опустел, Антония выложила на стол две папки дела об убийстве в ресторане «Трастен». В них было множество бумаг, документов, фотографий. Она вытащила их, подправила стопки ладонями, чтобы бумаги лежали ровно. Потом подошла к копировальной машине и включила большой белый прямоугольник, который начал издавать странные звуки; вентилятор завертелся, детали внутри затрещали, пытаясь занять правильное положение. Она терпеливо ждала, пока аппарат успокоится, а лампочки на панели управления станут гореть не мигая. Затем сделала копии материалов дела. Машина ела документы и так же быстро их выплевывала.
План ресторана «Трастен», отчеты, медицинские заключения, баллистические экспертизы. Дальше – фотографии убитых русских в ресторане и паспортные фотографии Гектора Гусмана и Арона Гейслера. Информация о Лейфе Рюдбеке, местном преступнике-рецидивисте, замороженные части тела которого нашли на кухне ресторана (основная их масса уже успела пройти через мясорубку).
Аппарат извергал всё новые документы. Свидетельства, которые ни о чем не свидетельствовали, поскольку никто ничего не видел. Следы пуль от ненайденного оружия, отпечатки пальцев неустановленных людей, анализы ДНК, которые ни с кем не совпали.
Затем короткий отчет короткого допроса, который она сама проводила с медсестрой, видевшей Гектора в больнице, – Софией Бринкман. Ей нечего было рассказать. Сын прикован к инвалидному креслу, вдова, неразговорчива.
Из аппарата выпали более детальные отчеты, все теоретические, без реальных обоснований. Таким было все расследование. Антония изучила материалы и интерпретировала их, пытаясь читать между строк и безнадежно стараясь найти то, что не написано.
Страницы монотонно покидали аппарат. Это имело гипнотическое действие. Антонии казалось, что она слышит отдаленный гул. Крик с другой стороны. Голоса, которые хотели быть услышанными и обрести покой.
Аппарат завершил копирование; теперь он просто тяжело дышал, пока вентилятор не затих и все признаки жизни не пропали.
Антония подняла стопки, убрала оригинал в папки, положила копии в пакет, который засунула в сумку, и покинула участок.
* * *
Сейчас было немилосердно тяжелое время. Настолько тяжелое и невыносимое, что он не мог просто абстрагироваться от него. А если и пытался, то ему казалось, что он вот-вот задохнется. Поэтому единственным выходом было бегство от времени. Бежать от него – значит, постоянно чем-то заниматься, быть в движении.
Томми Янссон сидел с выключенным двигателем в автомобиле, припаркованном на дороге около его дома. В машине был теплый сухой и полный проблем воздух.
Раньше Томми водил «Бьюик Скайларк» – тюнингованный американский монстр. Теперь он сидел в гранитного цвета служебной машине с буквами «HEJ»[9] на номере. Привет? Томми ненавидел эту машину. Смотреть, как дети в других автомобилях машут и, прочитав надпись, здороваются с ним. Не меньше его раздражало и то, что он не мог принять вызов, пошутить в ответ.
