Как он сказал? Пора, мой друг, пора.На свете счастья нет. Да много ль надо?Вновь мир завис на кончике пера —И бог войны открыл ворота ада.
Эпизод 10
Меняется время, меняются вкусы, а у меня одним из самых любимых романов по-прежнему остается «Путешествие дилетантов» Окуджавы. Я и сейчас, разговаривая с тобой, пытаюсь путешествовать по своей жизни и невольно вспоминаю героев романа. Всадникам нашего мутного времени не понять, как из-за любви можно пожертвовать любыми благами. А мне это более чем понятно, хотя сама-то я ничем не жертвовала, по большому счету. Просто никому не были нужны мои жертвоприношения. Это я так сама себе отвечаю на вопрос, почему не переехала в Питер, не изменила радикально свою жизнь. Почему, почему… В Питере меня, между прочим, никто не собирался встречать хлебом-солью. А я не до такой степени мазохистка, чтобы выбирать себе ПМЖ по соседству хоть и с близким, но не мне принадлежащим мужчиной. Кроме того, одной внебиблейской заповеди я следовала всегда: мальчики женятся на девочках и никогда девочки не должны женить на себе мальчиков. Кстати, с законным мужем, чтоб тебе было понятно, мы давно уже заключили негласный уговор, не унижающий ни одну из сторон: коль мы не можем помочь друг другу стать счастливее, то хотя бы стараемся не мешать забираться в свои личные дебри и не лезем в душу, если о том не просят. Мы несколько раз пытались разводиться, и из-за Леши в том числе. Но есть какие-то вещи, которые решаются не нами. Еще много лет назад я заметила на обеих своих руках по две линии жизни. Вот так я и живу в двух непересекающихся пространствах, разрубив душу пополам. И пусть кто-то бросит в меня камень, если осмелится.
Когда рванул Чернобыль, началось страшное время в моей жизни. Сначала умерла бабушка, а я в это время находилась в Москве и даже не смогла приехать на похороны. Отец кричал по телефону:
– Не вздумай приезжать! Ты себе не представляешь, что сейчас творится в Киеве. Ты отсюда просто не выберешься!
И я послушалась. Конечно, зря. Если бы я завалила сессию в Литинституте, мир бы не перевернулся. Что такое сессия по сравнению с жизнью и смертью? Я выехала в Москву, когда еще не было паники. И как и большинство, думала, что ничего страшного не произошло. Ну че-то там в каком-то Чернобыле рвануло – подумаешь! И тут началось… Стасю сначала отправили в Крым, потом привезли ко мне в Москву. Все лето мы слонялись по каким-то квартирам, подмосковным пансионатам. Потом у мужа кончился отпуск, и он уехал в Киев. Мы со Стасей жили в коммуналке у случайного знакомого на улице Горького. И в одно ужасное августовское утро раздался звонок:
– Саша, приезжай, с папой очень плохо.
– Что случилось?!
– Папа умер.
Еще в мае отец выступил на партсобрании в своем институте. Он был страшно возмущен тем, что трусливое руководство не сообщило гражданам о высоких дозах радиации в Киеве, и на первомайскую демонстрацию киевляне пошли с детьми. После этого выступления отца стали травить. Известного ученого, лауреата Государственных премий оскорбляли и унижали партийные и гэбэшные шавки. А время, напоминаю, было еще доперестроечное (фильм «Покаяние» вышел на экраны через год после описываемых событий). Горбачев только в середине мая, после всех праздников с детьми на руках, выступил с официальным сообщением о случившейся катастрофе. После этого его, во всяком случае, в Украине, просто возненавидели. Я вообще убеждена, что перестройка случилась только благодаря Чернобылю. Стремительно теряющий уважение масс Горбачев должен был сделать что-то такое, что переплюнуло бы его чернобыльский позор. И он стал срочно откручивать идеологические гайки. Дальше ты знаещь сама, куда повлек нас рок событий. Снежная лавина накрыла всех, в том числе и Горбачева. А не будь лавины, жили бы мы сейчас, может, и в отреформированном очеловеченном государстве…
Тогда, в мае, отцу инкриминировали еще и то, что его дочь и зять – диссиденты. И добавляли: «Вашу дочь исключали из комсомола по политической статье, а теперь она и ее муж ездят в Дубну на встречи с друзьями Сахарова». Мы действительно выступали в Дубне с концертами и, наверное, в зале были какие-то знакомые Сахарова. Но нам они, к сожалению, не представились. А отец не смог выдержать унижений, которым его подвергали несколько месяцев, и в конце августа ушел из жизни. В ту квартиру на Никольско-Ботанической, где это случилось, мы переехали, когда мне было 13 лет. Дом Академии наук – сталинка с пышным фасадом – внушал почтение своей внешней помпезностью. Раньше мы 10 лет обитали в хрущевке на Чоколовском (там действительно можно было чокнуться) массиве. Но молодому доктору наук полагалась уже другая жилплощадь.
И ему вручили ордер на четырехкомнатную квартиру, где до этого жил известный академик. Незадолго до нашего поселения в той же квартире застрелился 28-летний сын академика. Не нужно было нам туда переезжать…
Вылететь из Москвы в Киев 28 августа чернобыльского года оказалось совершенно невозможно. Я завезла Стасю в детский сад, где у меня была знакомая медсестра, и упросила почти чужого человека взять к себе моего ребенка на несколько дней. И помчалась в аэропорт. Конечно, никакая сила не могла меня тогда остановить, и я первым же самолетом вылетела в Киев. Стасю мы забрали из Москвы через неделю. Отец очень не хотел, чтобы мы возвращались в нашу чернобыльскую зону. Его последние слова накануне смерти были: «Я нашел Саше квартиру в Москве». Я так никогда и не увидела этой квартиры.
