После школы я машинально приходил домой, переодевался, приносил дрова и растапливал печку. Однажды между стенкой дровяника и поленницей нашёл свой передатчик. Он был без лампы, корпус исковеркан – по нему ударили топором.
Просто кусок железа, немым укором. Бессмысленный и страшный, напомнивший о прежних переживаниях.
Вечером я рассказал о своей находке – отцу.
– Это я его – уничтожил. Помнишь, я строил туалет и в углу веранды стоял новенький унитаз?
– Конечно, помню.
– Вот – перед работой я и перепрятал – твой… «вражеский передатчик». Сунул – под крышку новенького унитаза… товарищ… «Камо»!
Шурочка
Со мной учился в одной группе. Звали Саша, Саня. Кудри, волосы тёмно-русые, нос картошечкой примостился на улыбчивом лице. Среднего роста. Кривоногий, косолапил заметно. Поэтому научился шить брюки сам, портным не доверял.
Курил много, красиво, аппетитно. Проснётся, руку под подушку, достанет пачку, сигаретку вытянет, зажигалкой – щёлк, пару затяжек сделает. С наслаждением. Потом глаза открывает.
Синие, как небо зимой над бухтой Нагаева, в родном Магадане.
Хотелось присесть и вместе с ним насладиться хорошей сигаретой.
Зажигалки коллекционировал. Купит сам или подарят, знали его увлечение, приносили. Разберёт до винтика, потом соберёт. Вызнает секрет. Только скажет: «Вот это, экземпляр неплохой». Попользуется и в коллекцию. Набор отвёрточек был, всякие металлические приспособы для такой работы.
Как у часовых дел мастера.
Аккуратист большой.
Раз в месяц мы сдавали кровь в Республиканской станции переливания крови. Выгода была очевидной: кормили вкусным обедом. Стакан чёрного кагора наливали, настоящего, ароматного, густого. Как кровь из вены.
Полагалось. Считали – так кровь скорее восстановится.
Кроме дня сдачи два выходных по справке.
Платили двадцать три рубля семьдесят копеек за четыреста пятьдесят миллилитров крови. Раз в месяц.
Это было хорошее подспорье к стипендии.
Как-то занятия пропустили, проспали дружно и на лекции не пошли. Что делать? Решили – кровь сдавать. Сидим в белом, бахилы, маски. Ждём, когда запустят. Переполох пошёл, Саньку куда-то увели. В прямом смысле – «под белые ручки».
Мы сдали кровь. Ждём, ждём, а его всё нет.
Спросили у сестрички.
– На прямое переливание забрали.
Ждать не стали. Вернулись в общагу. Винца купили, спешим кровь восстановить. Легкость такая приятная. И мысли светлые. Всё путём.
Вечер уже, темнеть начало. Шум, тарарам возле общежития, как будто табор под окнами остановился.
Смотрим – такси нараспашку. Санька наш, какой-то мужчина с ним, моложавый, кульки, пакеты в руках. В обнимку. Видно – весёлые оба.
Ничего особенного вроде, но любопытно. Хотя Санька и на «Камазе» однажды вернулся под утро, и на аварийке «Газовой».
В кафе «Лира» познакомился с хорошими людьми, так получилось. Привёз в общагу шесть человек друзей на горбатом «Запорожце».
Коммуникабельный был человек, хотя и не многословный.
И вот, двое этих весёлых мужчин в расцвете лет и сил вваливаются в комнату, и мы узнаём, что Санька привез в гости счастливого папу, юного отца маленькой девочки, дочки.
Жена его при родах потеряла много крови и через аппарат прямого переливания, «аппарат Боброва», ей вводили Санькину кровь. Группа первая, резус отрицательный. Очень редкая группа, как и сам Санька.
«По Саньке и шапка», как шутили общажные острословы.
– Мама и ребёнок чувствуют себя нормально! – смеялся и плакал счастливый отец. – Мы теперь пожизненные родственники.
– А ты-то как, Саня? – пытали мы осунувшегося однокашника.
– Привезли меня на каталке. Голову поворачиваю. Женщина за ширмочкой, только лицо. Мучается. Синяя уже. Едва дышит. Отвернулся, глаза закрыл, молчу. Страшно стало за неё. Тихо уплываю, вот думаю, как он подкрадывается. Пи..ц. Про себя думаю. Потом едва сил хватило со стола сползти! Показалось, что литра два из меня качнули. Пару стаканов порченой осталось. И счас я рухну. Первый раз такое.
Он улыбался, мы все смеялись и разливали вино в гранёные стаканы. Закуски было полно.
Утром ушли на лекции.
Коля, так звали отца маленькой девочки Шурочки, прожил у нас неделю. Они ходили с Санькой вдвоём, в обнимку, к телефону-автомату, в магазин и обратно. Потом бродили по коридорам допоздна. Обнимутся, как братья и поют весёлые песни.
Никто им не сказал ни слова в упрек.
Роженицу поехали забирать многие. А мы – всей комнатой. С цветами. Санька галстук надел, рубаху белую. Торжественно.
Стоят они с мамочкой в обнимку и плачут.
А мы улыбаемся.
Вспоминаю и думаю: «Как там Шурочка? Где она теперь?»
Санька ушёл рано, полтинник ему не исполнился.
В родном Магадане.
У меня есть его фотография. Чёрно-белая.
Курит, в майке, на кухне, дома. Облокотился и улыбается, прямо в объектив.
Каток
Каток мне нравился. До него было несколько остановок. Я ездил на каток один. Желающих составить мне компанию не нашлось.
Автобус петлял по району, потом двигался вдоль «Шанхая». Когда-то здесь добывали щебень. Потом в карьере настроили хибар, «нахаловка» разрослась до размеров посёлка.
Это был опасный, криминальный район, в который можно войти, но не всегда выйти.
Автобус ходил редко.
Пока я добирался до катка, наступала ночь.
Со всех сторон спешили на каток группы детей и взрослых.
Каток был виден издалека. В середине настоящей, морозной зимы был каток.
Там играла музыка, по кругу катились группы на коньках, было морозно. Клубы пара над толпой.
С краю небольшая будка, «кафе». Булочка и кофе с молоком. Бурая жидкость. Горячая, приятно держать в озябших руках гранёный стакан.
Мне нравился этот ритуал. А ещё нравилось – разогнавшись, влететь в сугроб на краю катка.
Кто-то на «дутышах», кто-то, заложив руки за спину, плавно скользил, словно это были соревнования в беге.
Смех, шум, фонари яркие висят сверху.
Всё время тяжким грузом нависал момент, когда надо было возвращаться назад. Одному, у края бандитского района, ждать автобус.
Это омрачало праздник, который сверкал на катке и я заранее готовил себя к тому, что неизбежно надо возвращаться.
Мысль пойти пешком примерно три остановки даже не возникала, потому что пришлось бы идти через «Шанхай».
