Он думал, что может подавить свою тревогу, контролировать все свои тики. Альварадо прекрасно помнил, как прыгнул со стола, думая, что очутится в раскрытых объятиях отца, и упал прямо на пол лицом вниз. «Мир — это жестокое и страшное место», — сказал ему отец. Он не должен об этом забывать. И как он попал сюда, как он мог свалять такого дурака? Однажды он сидел на веранде и думал, чем бы сейчас полакомиться, и тут люди Кортеса прискакали к его ранчо, encomienda; из-под конских копыт вздымались столпы пыли. Альварадо разводил лошадей на Кубе. Они спросили его, не хочет ли он присоединиться к ним; сказали, что Юкатан еще не исследован, дик и готов к завоеваниям. На следующий день Альварадо бросил лошадей на своего помощника, который совершенно не разбирался в животных. Как последний идиот, он закрыл тогда дверь и помчался в Сантьяго. Импульсивность была еще одним его недостатком. Теперь же, стоя под неумолимыми лучами палящего солнца, он отдал бы целый Новый Свет за своих лошадей. Лет пять назад он привез кобыл и одного жеребца из испанской Экстремадуры — это было ужасное путешествие, и половину груза пришлось выбросить за борт, словно рабов. Арабские скакуны чистых кровей. Бедные арабские скакуны.
— Мы преодолели огромное расстояние и не упали с края земли, — подняв руку, Кортес обрисовал в воздухе очертания Европы, Африки и Азии.
Отцу Ольмедо, священнику, приставленному к экспедиции, не понравились слова: «Мы преодолели огромное расстояние», потому что их путешествие с Кубы к берегу Новой Испании заняло совсем немного времени: преодоленное ими расстояние составляло лишь сто двадцать миль. Более того, сейчас все знали о том, что земля вовсе не была плоской и нет никаких неизведанных земель, никакой terra incognita[4] на краю мира, нет никаких Oceanus Occidentalis[5] и Mare Tenebrosum[6], морей под плоскостью мира, проглатывавших людей и земли. Астролябия, компас, секстант, квадрант, лотлинь, все современные инструменты, записи и карты астрономов позволяли хорошему навигатору не заблудиться даже в открытом море.
— Мы одолели чудовищ морских…
— Какая чушь, — шепнул дон Куинтаваль. — Мы одолели разве что мелких рыбешек. Я вот тут слышал, что какой-то человек по имени Магеллан договаривается сейчас с испанцами об экспедиции вокруг земного шара.
Тем не менее кое-кто действительно боялся гнева Нептуна, даже во время столь короткого путешествия с Кубы к побережью Юкатана. Ботелло, предсказателю, пришлось раскинуть кости, погадать на чайных листьях и усмирить их страхи своими цыганскими заклинаниями. А капитан Альварадо Красивый действительно видел существ, напоминавших русалок, но не девушек, а настоящих баб с гладкой голой кожей, сморщенным лбом, толстой шеей и усами. Эти создания были безобидны, но вряд ли захочется столкнуться с такими, плавая на досуге. В глубинах вод они заметили кальмара размером с корабль. Такой кальмар с легкостью потопил бы их, обхватив своими щупальцами судно и потащив его вниз, вниз, вниз.
Брат Франсиско, монах, приставленный к отцу Ольмедо для помощи в завоевании новых душ в этой стране, чувствовал, как обгорает под лучами солнца его голая макушка, и думал о том, сможет ли он полюбить чудовищ глубин морских так, как он пытался любить всех животных, как любил их святой Франциск, за исключением разве что одной злой свиньи, загрызшей ягненка, а затем умершей в луже, лежа кверху брюхом. Брату Франсиско не давала покоя мысль о том, что нужно любить кальмара, в особенности такого огромного, как тот, которого перед носом корабля заметил Пуэртокарреро.
«Впереди кальмар!» — закричал тогда Пуэртокарреро, сидя в «вороньем гнезде».
Брат Франсиско раздумывал о том, следует ли ему воспринимать этого кальмара как посланника Божьего, напоминавшего об истории Ионы и кита. Из-за гордыни и неповиновения можно попасть в брюхо к чудовищу. Любил ли святой Франциск чудовищ?
Сеньор Исла, стоявший рядом с братом Франсиско, услышав о морских чудовищах, не удержался и рассказал добряку монаху о том, что юкатанский боа-констриктор может проглотить человека целиком, а если голоден, то и двух человек; самая же смертоносная из живущих на земле тварей, скорпион, может забраться в ботинки. «В случае с вами, брат Франсиско, так как у вас нет ботинок, то между пальцами ног», — капитану Исла нравилось дразнить невинного Франсиско, которого он считал глупейшим из глупцов.
— Мы приняли участие во множестве сражений, — продолжил Кортес.
Насколько было известно Куинтавалю, Кортес никогда не принимал участия в сражениях, за исключением небольшой стычки на побережье. Так как Кортес был среди тех, кто завоевывал Кубу, он хвалился своей отвагой, но на самом деле кубинские араваки просто бежали от нападавших. Куинтаваль начал вполголоса излагать эти интереснейшие факты Аду, а тот кивал, надеясь, что они не выглядят как заговорщики. Его хозяин добавил, что уж он-то, дон Куинтаваль, ежедневно упражняющийся в фехтовании, может отличиться в любой битве. Аду, его партнер по тренировкам, прекрасно знал все финты, ложные выпады и неожиданные парирования дона Куинтаваля. Кортес на Гаити был нотариусом средней руки, не унимался Куинтаваль, его плантация на Кубе пришла в упадок, и все рабы там умерли от голода, а еще он бросил юридический факультет Саламанки, недоучившись, — в общем, он никчемный испанский разгильдяй. Поговаривали даже, что, когда Кортес только приехал на Гаити, он работал писарем и ходил по площадям, предлагая свои услуги неграмотным, за что ему платили одно-два мараведи. А форменную накидку он делил с двумя другими писарями. Более того, Куинтавалю было достоверно известно, что Веласкес, губернатор Кубы, горько сожалел о том, что выбрал Кортеса главой экспедиции, и в последний момент попытался отозвать деньги и приказ. Когда Кортес выходил из порта, направляясь к берегам Юкатана на своем нао «Санта-Мария де ла Консепсьон» под знаменами с надписью на латыни: «Братья, последуем же за Крестом, и вера наша приведет нас к завоеваниям», губернатор Веласкес отправил на берег послов, и те лихорадочно размахивали в воздухе подписанными бумагами, трепетавшими на ветру, словно жалкие флаги поражения, крича: «Вернитесь! Вернитесь!»
Аду делал вид, что одним ухом слушает своего хозяина, другим Кортеса, а сам держал рот на замке. На самом деле он думал о том, как бы лечь на теплый песок и заснуть. В течение всех долгих лет, что он провел в рабстве, за исключением того периода, когда он сидел прикованный в трюме и просто хотел умереть, каждое утро Аду думал о том, как ему сегодня сбежать. Утром он мечтал о сне. Во сне он был свободен, хотя дон Куинтаваль заставлял его спать в своей кровати и долго не давал ему забыться, рассказывая о своем детстве в Испании и жителях Сантьяго-де-Куба, которые были его врагами, о своей ненависти к ним. Если Аду проваливался в дремоту, дон Куинтаваль толкал его локтем в бок: «Проснись, Аду, я еще не договорил». Наболтавшись всласть, хозяин заставлял Аду встать на колени рядом с ним и слушать молитвы за всех донов Куинтавалей, умерших тем или иным образом. Аду не верил в Бога Куинтаваля, но все равно молился про себя за свою семью в Африке, потому что называл их именно так: «моя семья», как будто был свободным человеком.
