Я знала, что выгляжу сногсшибательно — сильно подведенные удлиненные египетские глаза, самый бледный оттенок помады и привезенный из Индии цветастый шелковый жакет со стоячим воротничком в стиле Неру. Для пущей безопасности я обмотала шею стильным шелковым шарфиком.
Я обожала шестидесятые. Сороковые были слишком унылыми: все кругом было серым, скучным, пропитанным духом самопожертвования. Пятидесятые я ненавидела за всеобщее помешательство на дебильном идеале «американской мечты» и вонючие машины размером со слонов.
Но шестидесятые оказались просто идеалом для таких, как я и мои бессмертные приятели. Все вокруг искрилось и кипело, все кругом были слегка с приветом, а тех, кому это не нравилось, принято было презирать, как чопорных консерваторов. И еще вечеринки! Последний раз такая безумная атмосфера всеобщего веселья была на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке, как раз перед великой депрессией.
— Хоуп! — кто-то сунул мне в руку бокал шампанского, звонко расцеловал в обе щеки и отошел, так что я успела заметить лишь мелькнувший в толпе лиловый бархатный пиджак.
— М-ммм! — я отпила большой глоток, а Роджер продолжал щелкать своим поляроидом. В какой-то момент он прервался, чтобы сменить батарейку, а использованную, не глядя, швырнул за спину. Мы с Дженифер расхохотались.
— Хоуп!
— Привет, Макс, — улыбнулась я. Как сейчас помню, что чувствовала себя воздушной, парящей, прекрасной и восхитительной.
— Ты достаточно взрослая для всего этого? — с почти серьезным намеком спросил Макс. Он продюсировал фильмы в Лос-Анджелесе и был звездой ослепительной яркости. Смертной звездой. Наших на этой вечеринке было всего несколько человек.
— Боишься, что копы устроят облаву и арестуют тебя за спаивание малолеток? — дерзко спросила я, скромно потупив внезапно отяжелевшие ресницы. В следующее мгновение началось настоящее веселье — сказочное, почти истерическое, самое-самое расчудесное веселье, сделавшее меня счастливейшей на свете. Пожалуй, это была сама прекрасная вечеринка за всю мою жизнь.
— Типа того, — ответил Макс и, поправив очки, посмотрел на меня.
— Черт возьми! — прошептала я, глядя, как пузырьки шампанского медленно-медленно всплывают на поверхность бокала. — Слушайте, я вижу каждый пузырек!
Возможно, Макс спросил что-то и ждал ответа? Не знаю. В тот момент мне было важнее всего на свете проследить за каждым пузырьком шампанского, быстро всплывающим наверх и лопающимся на поверхности. Я чувствовала, что если смогу полностью, всем существом погрузиться в это наблюдение, мне откроются важнейшие тайны мироздания. По крайней мере, в тот момент я в этом не сомневалась.
— Вот черт! — процедил Макс. — Роджер? Родж, мать твою! Кто заправил шампанское?
В ответ Роджер заржал, и его глупый смех отвлек меня от созерцания пузырей. При этом он продолжал щелкать фотокамерой, из которой безостановочно падали серые квадратики в белой рамке.
Стоило этим квадратикам немного полежать на полу, как на них начинали проступать лица, улыбки и краски. Это была настоящая магия.
— Да, братишка! — захохотал Роджер. — Немного радости из Беркли никому не повредит![3]
Макс со стоном вырвал у меня бокал, чем привел меня в ужас.
— Стой! — завопила я. — Я должна следить за пузырьками! — Как он не понимает, что весь мир пойдет к чертям собачьим, если я не закончу свою пузырьковую миссию! — Отдай сейчас же!
Макс поднял бокал у меня над головой.
— Нет, Хоуп. Ты слишком молода для этого. Ты вообще не должна была сюда приходить. Черт побери, если мы все будем под кайфом...
— Отдай! — повторила я и хотела протянуть руку, но вдруг зашаталась, как плакучая ива в ураган. — Ой. Ой, мамочки! Смотрите, я вижу все свои руки! — Стоило мне пошевелить рукой, как за ней, словно в замедленной съемке, появилась целая вереница призрачных рук. Ой, какая же я чудесная.
— Хоуп, ты чудо! — воскликнула откуда ни возьмись взявшаяся Дженифер, обвивая меня за талию.
— Я знаю! — засмеялась я. — Ты посмотри на мои руки!
— Хоуп! Хоуп! Иди к нам! — замахали мне с оранжевого замшевого дивана. Внезапно туфли на платформе показались мне слишком тяжелыми,
Поэтому я сбросила их и с наслаждением погрузила пальцы в пушистый ковер из белой альпаки.
В следующее мгновение я поняла, что прикосновение шерсти к моим голым ступням вызывает ощущения настолько сильные, что я просто не могу их вынести.
— Нет, мне нужны туфли! — вслух сообщила я присутствующим и уселась на ковер, чтобы обуться, притянув к себе Дженифер. Следующее, что я помню — это то, как мы с ней лежим на белом ковре, смотрим в потолок и улыбаемся до ушей.
— Ты такая красивая, Хоуп, — сказала Дженифер, продолжая улыбаться в потолок.
— Эй, Хоуп, ты почему валяешься на полу? Какая же ты глупая, малышка! — на секунду надо мной возникло улыбающееся лицо Инки, а потом он тоже растянулся на ковре с другой стороны от меня. Словно зачарованные, мы смотрели на хрустальную люстру, висевшую у нас над головами.
— Привет, Майкл, — пробормотала я, радуясь тому; что мне удалось вспомнить нынешнее имя Инки.
— Хоуп такая красавица, — сказала ему Дженифер. В ответ Инки ухмыльнулся, а Дженифер зачарованно уставилась на него.
— Хоуп? Давай-ка, детка, я отвезу тебя и остальных по домам, — предложил Макс.
У него были добрые близорукие глаза за толстыми стеклами роговых очков, но он казался мне ужасно чопорным и консервативным в своей бордовой водолазке и отутюженных костюмных брюках. — Хорошо? Роджер свалял дурака, пригласив тебя. Может быть, встретимся через пару лет, что скажешь?
— Нет, пусть Хоуп всегда приходит! — замотала головой Дженифер. — Без Хоуп — вечеринка не вечеринка!
Я улыбнулась стоявшему надо мной Максу. Интересно, почему я смотрю на него сквозь такой длинный-предлинный туннель?
— Без меня вечеринка — не вечеринка! — наставительно объяснила я ему.
— Точно! — подтвердил Инки. — Нам нужна Хоуп!
Кто-то, стоявший неподалеку, услышал его слова и принялся монотонно повторять их, словно мантру. В следующую минуту все гости, собравшиеся в огромном доме Макса, хором распевали: — Нам нужна Хоуп! Нам нужна Хоуп![4]
То, что все они говорили обо мне, двойной смысл мантры, ощущение собственной красоты, очарования, незаменимости и популярности кружило мне голову, наполняло пузырящимся счастьем — все было так чудесно, так замечательно. Я хотела, чтобы это продолжалось — и лучше всего вечно.
