– Правда, этому мужу еще повезло, – заметила мама. – Я видела в новостях мужчину, которому пришлось наблюдать, как насилуют его жену.
Я положила журнал и взглянула на мою мать в изножье кровати – я не видела эту женщину много лет.
– Серьезно? – спросила я.
– Что серьезно?
– Мужчина наблюдал, как насилуют его жену? Что же такое ты смотрела, мама? – Я воздержалась от вопроса, который мне особенно хотелось задать: – И где вы, ребята, взяли телевизор?
– Я видела это по телевизору, я же только что тебе сказала.
– В новостях или в шоу про копов?
Она обдумала мой вопрос и ответила:
– В новостях, как-то раз в доме у Вики. Это случилось в одной из этих ужасных стран. – Ее глаза закрылись.
Я снова взяла в руки журнал и зашуршала страницами.
– Посмотри-ка, – обратилась я к маме, – у этой женщины хорошенькое платье. – Но она не ответила и не открыла глаза.
В эту минуту в палату вошел доктор.
– Девочки, – сказал он и умолк, увидев, что у моей матери закрыты глаза.
Он остался стоять на пороге, и мы с ним с минуту понаблюдали, действительно ли она спит. И тут мне вспомнилось, как в юности, когда мы приезжали в город, мне иногда отчаянно хотелось подбежать к какому-нибудь незнакомцу и сказать: «Вы должны мне помочь, пожалуйста, пожалуйста, вы же можете забрать меня оттуда, там плохо…» Но, конечно, я никогда этого не делала. Интуитивно я сознавала, что никакой незнакомец не осмелится это сделать и что в конечном счете такое предательство только ухудшит положение дел. И теперь я перевела взгляд с моей матери на доктора, так как в сущности он и был тем незнакомцем, на которого я возлагала надежды. Он повернулся, и, наверно, у меня было такое выражение лица, что в его глазах что-то промелькнуло. Он поднял руку, показывая, что еще вернется. Когда он вышел за дверь, я ощутила, как падаю в какую-то темную пропасть, знакомую с давних пор. Глаза мамы еще долго были закрыты. По сей день я понятия не имею, спала ли она или просто отгородилась от меня. Мне тогда ужасно хотелось справиться о моих маленьких детях, но я не хотела будить ее телефонным разговором. К тому же девочки были в школе.
Весь день мне так хотелось поговорить с моими девочками, что я не могла это вынести. В конце концов я выбралась вместе со своей капельницей в коридор и спросила медсестер, можно ли позвонить с их поста. Они придвинули мне телефон, и я позвонила мужу. Я изо всех сил крепилась, чтобы у меня не потекли слезы. Он был на работе, а когда услышал, как я скучаю по нему и девочкам, ему стало меня жаль.
– Я позвоню няне и попрошу позвонить тебе, как только они вернутся домой. Крисси сегодня пошла играть к подруге.
Итак, жизнь продолжается, подумала я.
(А теперь я думаю: она продолжается, пока не закончится.)
Я сидела на стуле у сестринского поста, стараясь не заплакать. Зубная Боль обняла меня за плечи, и я до сих пор люблю ее за это. Мне иногда становилось грустно от той реплики, которую Теннесси Уильямс вложил в уста Бланш Дюбуа: «Я всю жизнь зависела от доброты первого встречного»[17]. Многих из нас часто спасала доброта незнакомцев – но через какое-то время это начинает звучать банально. И вот отчего мне грустно: прекрасная и правдивая фраза используется так часто, что становится избитой.
Я вытерла слезы рукой, когда появилась мама, которая искала меня. И все мы – Зубная Боль, я, остальные сестры – помахали ей.
– Я думала, ты дремлешь, – сказала я, когда мы с ней возвращались в мою палату. Она ответила, что не спала. – Наверно, скоро позвонит няня. – И я рассказала, что Крисси пошла поиграть.
– Как это – пошла поиграть? – спросила мама.
Я порадовалась, что мы одни.
– Это просто означает, что она отправляется к кому-нибудь домой после школы.
– И с кем она будет играть? – поинтересовалась мама. Я почувствовала, что она старается сделать мне приятное, поскольку заметила в моем лице печаль.
Когда мы шли по больничному коридору, я рассказала ей о подруге Крисси. О том, что ее мать преподает в пятом классе, а отец – музыкант, но при этом никчемная личность, и они несчастливы в браке. А девочки очень любят друг друга. Мама кивала на протяжении моего рассказа. Вернувшись в палату, мы увидели там доктора. С деловым видом он задернул занавески и нажал на мой шов. Он сказал:
– Насчет паники вчера ночью: анализ крови показал воспаление, и нам нужно было сделать компьютерную томографию. Как только у вас прекратится лихорадка и вы сможете удерживать в желудке твердую пищу, мы отпустим вас домой.
Голос у него был необычно резкий.
– Да, сэр, – ответила я, не глядя на него. И вот что я тогда узнала: человек устает. Душа – или как там мы называем то, что не есть тело, – устает, и это сама природа нам помогает. Я устала. Хотя я и не знаю это наверняка, но думаю, что он тоже устал.
Няня позвонила. Она все время твердила, что у детей все прекрасно, и поднесла трубку к уху Бекки. Я сказала:
– Мамочка скоро вернется домой. – Я повторяла это снова и снова, и Бекки не плакала, а я была счастлива.
– Когда? – спросила она, и я заверила, что скоро и что я люблю ее.
– Я люблю тебя и скучаю по тебе. И я здесь, а не с тобой, чтобы поправиться, и я поправлюсь, и очень скоро тебя увижу, да, ангелочек?
– Да, мамочка, – ответила она.
В музее Метрополитен на Пятой авеню, на первом этаже, есть раздел, который называют садом скульптур. Должно быть, я много раз проходила мимо этой скульптуры вместе с мужем и с девочками – когда они стали старше. Но я думала только о том, чем накормить детей, и никогда на самом деле не представляла себе, что делать человеку в подобном музее, где всего так много. И только недавно, когда эту статую вдруг омыл великолепный свет, я остановилась, взглянула на нее и сказала: «О!»
Это мраморная статуя мужчины с его детьми[18]. У него на лице написано отчаяние. Дети прижимаются к отцу и о чем-то просят, а его взгляд, полный муки, обращен к миру, и руки прижаты ко рту. Но дети смотрят только на него, и когда я наконец это увидела, то произнесла: «О!»
