— Вы рубите, а я буду носить и складывать.
Первые пятнадцать минут она просто наблюдала за тем, как он отделял крупные сучья от упавшего ствола, рубил их на несколько частей, а затем ставил вертикально и одним последним мощным ударом рассекал надвое.
Ожидая, пока дров будет достаточно и можно будет приступить к работе, Сьюзен с удовольствием наблюдала за тем, как работает Шон. Взмахи его рук равномерно чередовались с сильными ударами, производящими резкий звук, похожий на вскрик. Через пять минут он снял фланелевую рубашку и закатал рукава водолазки. Еще через пять минут на его лбу и на руках, поросших темными волосами, заблестели капельки пота.
Он двигался легко и ритмично, подобно маятнику, и эти повторяющиеся движения завораживали Сьюзен.
В своем воображении она, как бы отделила Шона Форрестера от работы, которой он занимался, и просто любовалась красотой мужского тела, восхитительным изяществом и силой широких плеч и узких бедер, движущихся синхронно с мускулистыми руками.
Не сказать, чтобы ей не приходилось видеть подобного раньше. На калифорнийских пляжах она каждый день могла любоваться загорелыми молодыми людьми, демонстрирующими себя красоткам в бикини. Блестя мускулами, эти великолепные молодые люди соревновались в спортивных играх и мужественно кряхтели на тренажерах. Но чем больше они старались, тем больше это напоминало Сьюзен любовные турниры животных, которые она видела в научно-популярных программах по телевизору. В них самцы ревели и самодовольно расхаживали перед спокойно наблюдавшими за ними самками. Сьюзен никогда не могла до конца понять этого. Ей казалось, что поведению животных не хватало взаимной гармонии, и смотреть на это было грустно.
Но здесь… Мужские качества Шона Форрестера выглядели совершенно иначе. Может быть, размышляла она, потому что здесь не игра, а работа, у которой есть настоящая цель. Это делало зрелище захватывающим.
Она улыбнулась, и именно в этот момент Шон выпрямился, быстро обернулся и посмотрел на нее. Ей совершенно нечего было смущаться, но она покраснела, как будто, наблюдая за тем, как он работает, занималась чем-то неприличным. Его лицо горело от напряжения, а глаза стали совсем светлыми.
— Вы можете начинать, — сказал он, указывая топором на кучу поленьев.
С чувством, похожим на ужас, Сьюзен поняла, что смотрит на его рот, на то, как движутся его губы. Она крепко зажмурилась и, не поднимая головы, бросилась собирать поленья.
— Я буду вон в том валежнике, — услышала она за своей спиной. Она кивнула, не отвечая и не поднимая глаз. Ей отчаянно хотелось спрятаться за стенами дома, где он не мог ее видеть.
Закончив складывать первую поленницу, Сьюзен почувствовала, что ей стало жарко. Она сняла куртку, повесила ее на голый куст перед дверью и вытерла лоб рукавом свитера.
— Хватит? — услышала она его голос из валежника, где уже собралась вторая куча дров.
— Нет! — крикнула она в ответ, неожиданно почувствовав, что без куртки прохладно, а на душе у нее легко, может быть, впервые с той минуты, когда она села в самолет в Лос-Анджелесе.
Каждый продолжал свою работу. Из валежника доносился ровный стук топора, но она старалась не смотреть в ту сторону.
Уже спустя много времени, выйдя из-под навеса за следующей охапкой, она поняла, что дров больше не осталось и что стук топора больше не слышен.
— Я здесь, внизу! — крикнул Шон из джипа.
Сьюзен, заслонив глаза от солнца и сощурившись, поглядела туда.
— Что вы делаете?
Не отвечая, он достал что-то из-под брезента и стал подниматься вверх, направляясь к ней. Она увидела, что в руках у него коробка с пивом.
Подойдя к ней, он буквально рухнул на землю, достал две банки и похлопал по земле ладонью.
— Вы здорово работаете, — сказал он, открывая банку и протягивая ей. — Садитесь, отдохните.
Она взяла пиво, но садиться не стала.
— Ладно вам, Сьюзен. Я никому не скажу, что вы дружески распили пиво с презренным Шоном Форрестером.
— Не в этом дело, — сказала она быстро, хотя, может быть, дело было именно в этом. — Наверное, сначала нужно закончить…
— Но мы все сделали. Вы сложили под навесом столько дров, что бедняге, которому они понадобятся, негде будет повернуться. Не заметили?
Она неохотно опустилась на землю, оставив между ним и собой приличное расстояние. Ноющее от усталости тело постепенно расслабилось.
Шон сделал большой глоток из своей банки, глубоко вздохнул, и Сьюзен подумала, что из этого получился бы отличный рекламный ролик.
Она поднесла свою банку к губам и с наслаждением ощутила вкус ледяной жидкости, затем обхватила руками колени и поглядела на удивительный ковер пурпурных, розовых и желтых красок.
— Ничто так не успокаивает душу, как небольшое физическое утомление, да? — сказал он, задумчиво глядя вдаль. Неожиданно Сьюзен почувствовала на себе его взгляд. — Вам знакома тяжелая работа. Что вы делали все эти годы, когда жили над прачечной?
Она слегка улыбнулась, не подозревая, как похорошело при этом ее лицо.
— Работала там. У них было много клиентов — рестораны, гостиницы — работы хватало. До этого я даже не подозревала, что у меня есть мускулы.
— Не самая подходящая работа для молодой девушки.
Сьюзен пожала плечами.
— Этим я пять лет оплачивала счета.
Шон помолчал, но она чувствовала, что он все еще смотрит на нее. Она сделала вид, что не замечает этого.
— Вас выгнали из вашего собственного дома, да? — наконец спросил он, и она посмотрела на него с удивлением.
— О чем это вы?
Он повернулся к ней и облокотился на левую руку.
— Когда умер ваш отец, мачеха стала его наследницей, так?
Сьюзен хмуро смотрела на банку с пивом.
— Она была его женой.
— А вы его дочерью. Но она осталась жить в вашем доме, а вы переехали в комнату над прачечной.
Она крепко сжала губы.
— Все закончилось нормально.
Глаза Шона сузились, потемнели, и в них появился тот же гневный блеск, который она видела вчера, когда он защищал Алекса.
— Вам должен был помочь адвокат. Это ваш дом, а не ее. Мачехе следовало жить над прачечной, а не вам. Ваши права обязаны защищать, и кто-то должен был об этом позаботиться. Кто-то должен…
— Все закончилось нормально, — медленно повторила она, тщательно выговаривая каждое слово.
— Все закончилось не нормально. Вас обманули. Господи, вы были совсем ребенком… — он резко остановился, заметив, что на ее лице появилось какое-то странное выражение, потом отвернулся. — Я не переношу несправедливость, — пробормотал он.
