Я еще не умерла. Еще не хватало умереть из-за него – из-за этого оператора из лаборатории.
Я почему-то убедила себя, что виноват в моем состоянии оператор из лаборатории МРТ, который флиртовал со мной во время процедуры.
– А ну, вытащите меня отсюда! СЕЙЧАС ЖЕ! – командным тоном приказала я. Стивен взял меня за руку; мой деспотический тон его испугал. – Я не собираюсь оставаться в этой палате!
Я не могу умереть здесь. Рядом с этими уродами.
К моей кровати подошел врач.
– Да, сейчас мы вас переведем.
Я испытала триумф, восторг от своей новообретенной силы. Люди слушаются меня, когда я им приказываю! Чем переживать, что моя жизнь выбилась из-под контроля, я сосредоточилась на всем том, что придавало мне сил. Медсестра и медбрат выкатили мою кровать из комнаты и перевезли меня в соседнюю отдельную палату. Когда мы поехали, я схватила Стивена за руку. Мне было его жаль. Он не знал, что я умираю.
– Мне жаль тебя расстраивать, – тихо проговорила я, – но я умираю от меланомы.
Стивен выглядел усталым.
– Прекрати, Сюзанна. Не говори так. Ты не знаешь, что с тобой не так.
Я заметила, что его глаза полны слез. Ему это не по плечу. Вдруг ярость заклокотала во мне с новой силой.
– Я знаю, что со мной не так! – закричала я. – Да я в суд на него подам! Останется без последней рубашки! Думает, можно вот так просто подкатить ко мне, а потом бросить меня умирать? Нет, так нельзя! О, в суде я его уничтожу!
Стивен резко выдернул руку – как будто обжегся.
– Сюзанна, прошу, успокойся. Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Парень из лаборатории МРТ! Он приставал ко мне! И у него-то нет меланомы. Все, я подаю в суд!
Молодой врач прервал мои бредни:
– Дома, пожалуйста, ознакомьтесь с этой информацией. Если хотите, могу порекомендовать хорошего дерматолога. К сожалению, мы больше ничем не можем помочь. – В клинике мне провели компьютерную томографию, стандартный неврологический осмотр и сделали анализ крови. – Мы вас выписываем и советуем завтра же утром обратиться к неврологу.
– Выписываете? – воскликнул Стивен. – Вы ее отпускаете? Но вы же так и не выяснили, что с ней, и припадок может повториться. Как можно просто взять и отпустить ее?
– Мне очень жаль, но припадки – очень распространенное явление. Иногда бывает, что они больше не повторяются. Но это приемная «Скорой помощи» – мы не можем оставить ее здесь и наблюдать. Мне очень жаль. Советую вам завтра же утром обратиться к неврологу.
– А я на этого лаборанта все равно в суд подам!
Терпеливо кивая, врач покинул нас, чтобы заняться ожидавшими его пациентами с огнестрельными ранениями и передозировками.
– Надо позвонить твоей маме, – сказал Стивен.
– Зачем? – возразила я, и мой голос поменялся – стал мягче. Я снова стала прежней собой. Маниакальные эпизоды проходят так же быстро, как возникают. – Не хочу, чтобы она волновалась.
Мама по природе тряслась из-за каждой мелочи, и до сих пор я так до конца и не рассказала ей обо всем, что со мной творилось.
– Я должен ей позвонить, – не унимался Стивен и все же выпытал у меня ее домашний телефон.
Он вышел в коридор, и после двух невыносимо долгих гудков трубку снял Аллен – мой отчим.
– Алло, – сонно проговорил он с сильным акцентом, сразу выдававшим в нем жителя Бронкса.
– Аллен, это Стивен. Я в больнице. У Сюзанны был припадок, но сейчас все в порядке.
Донесся мамин крик:
– Аллен, кто это?
– С ней все будет в порядке. Ее отпустили, – продолжал Стивен.
Мама ощутила волну подступающей паники, но Аллен сохранял спокойствие. Он велел Стивену отвезти меня домой и ложиться спать и пообещал, что утром они приедут. Позднее Аллен рассказывал, что, когда он повесил трубку, они с мамой переглянулись: была пятница, тринадцатое.
Маму охватило дурное предчувствие, и она начала плакать, не в силах совладать с собой: она не сомневалась, что со мной что-то серьезное. Это был первый и последний раз, когда она позволила себе целиком поддаться эмоциям; в кошмарные месяцы, последовавшие за этим днем, она не сорвалась ни разу.
* * *
С утра, пока Аллен искал, где припарковаться, мама первой объявилась на пороге и, как всегда, выглядела безупречно. Однако ее тревога была заметна невооруженным глазом. Раньше она боялась даже упоминания о раке по радио, а теперь еще какой-то загадочный припадок. Я наблюдала за ней с кровати: она заламывала свои красивые тонкие руки (больше всего я любила ее руки) и засыпала Стивена вопросами о ночи, что мы провели в больнице.
– Они объяснили, что с ней? Что за врач ее осматривал? Ей сделали МРТ?
Пришел Аллен, обнял ее и стал массировать ей мочку уха – так он успокаивал своих близких. Стоило ему коснуться ее, и она расслабилась. Аллен был третьим маминым мужем, а мой отец – вторым; первым был архитектор, но тот брак развалился по многим причинам, главным образом потому, что моя мама – типичная феминистка 1970-х – не хотела иметь детей. Куда больше ее интересовала карьера: она работала (и до сих пор работает) в офисе манхэттенского окружного прокурора. Когда они с папой познакомились, мама ушла от первого мужа; у них родилась я, а потом и мой брат Джеймс. Несмотря на решение завести детей, их отношения были обречены с самого начала: с таким взрывным темпераментом и упрямством, как у них обоих, странно, что они оставались женатыми почти двадцать лет и только потом развелись.
Мама с Алленом познакомились тридцать лет назад в офисе окружного прокурора – задолго до того, как мама вышла за отца. Аллен был ее преданным другом и тем завоевал ее расположение. Он стал ее доверенным лицом и на работе, и в жизни, и поддерживал ее во время бракоразводного процесса. Брат Аллена был шизофреником, и из-за этого Аллен вел очень замкнутую жизнь: у него было лишь несколько близких друзей, он жил в собственном мире. В общении с близкими он был очень открытым, бурно жестикулировал, заразительно смеялся. Но с незнакомыми больше молчал и был настороже, и из-за этого некоторым даже казался грубым. Но в последующие несколько недель его доброта и спокойствие, не говоря уж об опыте тесного общения с душевнобольными, оказались для нас бесценными.
