— Ладно, с вашей Катей все ясно, ей сейчас не до португальца.
— Да, в аэропорт она не ездила, — согласилась я.
— Домой. А вдруг меня там ждут новости на пороге в виде Карлоса.
— Надеюсь, этого не случится, — от чистого сердца пожелал мне Облом и с жутким ревом газанул с места.
Глава 6
За те полдня, что меня не было, в нашем доме определенно что-то произошло. Во дворе кучками толпились соседские кумушки и о чем-то оживленно беседовали. Из-за толпы Облом не смог подвезти меня прямо к подъезду и остановился на стоянке в глубине двора. По мере того как я приближалась к родному дому, толпа смолкала и как-то странно на нас пялилась. Я даже стала замечать, что некоторые крестятся и отходят от меня в сторону, как от прокаженной.
Перед входом в подъезд вполоборота ко мне стояла Мария Семеновна, моя соседка по площадке. Рядом с ней пристроились Анна Кузьминична из соседнего подъезда и дворничиха тетя Клава. Обе соседки слушали тетю Клаву и попеременно вытирали носовыми платочками наворачивающиеся на глаза слезы.
«Никак кто-то умер», — подумала я и притормозила, чтобы немного подслушать разговор и быть в курсе происходящего.
Тетя Клава живописно рассказывала о трагедии, разыгравшейся у нее на глазах:
— Ой, как жалко, как жалко! Такая молодая, такая молодая. До сих пор в глазах стоит. Уж какая красивая была. Редко такую красоту встретишь.
— Ты рассказывай, рассказывай, — поторопила Клаву Анна Кузьминична.
— Значит, выходит она из подъезда в новом костюме, летом только его купила, еще сносить не успела. Идет на улицу, и тут — он. Ой! — Дворничиха обхватила руками голову. — Огромный, черный!
— Клава, он это кто? — Марию Семеновну, в прошлом учительницу русского языка, всегда бесила Клавина привычка называть людей одними местоимениями. Но оказалось речь шла о другом.
— Джип бандитский, кто же еще? Откуда он взялся? Не знаю. Люди говорили, он в сторонке стоял. А как она вышла, с места рванул и со всего ходу в нее врезался. Она завертелась как волчок и тут же рухнула. Замертво. Лицом на асфальт. Нос всмятку, кожи, считай, что нет — всю содрала. Кровищи-то было! Сколько кровищи! Вызвали поливалку, мыли, мыли дорогу, еле отмыли.
— Ой, горе такое! Такое горе, — запричитала Мария Семеновна. — А номер джипа запомнили? Надо же было сразу в милицию передать, чтобы машину в розыск объявили.
— Кто ж его, номер-то запомнит, все к девушке бросились, обступили ее со всех сторон. А этот мерзавец укатил, даже не притормозил.
— Вот гад-то?! Как таким права дают? А родственники знают?
— Да, наверное. Брат ейный из-под земли этих убийц достанет. Помяните мое слово. Достанет и к расстрелу приговорит.
— У нас смертная казнь отменена, — грустно отметила Мария Семеновна, в ее голосе слышалось сожаление.
— Зря отменили смертную казнь, — поддержала подругу Анна Кузьминична. — Пока такие гады на джипах ездят, рано казнь отменять.
— И главное. Я же ее вчера видела, — стала вспоминать моя соседка. — Такая хорошенькая была, такая хорошенькая.
— Перед смертью все хорошеют, — авторитетно заявила Клава. — Я вот хожу уже год в желтой жилетке, и никакая чума не берет. Ей-богу, как прививка от всякой заразы.
— Ну, что ты, Клава, такое говоришь? Причем здесь жилетка? — отозвалась Анна Кузьминична. — Она молодая, хотела красиво одеться. Все мы по молодости щеголяли. Ох, жалко девочку. Такая воспитанная была, мимо идет, обязательно про здоровье спросит. Как внуки, дети, то да се.
— Ой, жалко, — взвыла Клава и достала из кармана жилетки платок, похожий на скомканную бумагу. Вытереться им, не поцарапавшись, явно не представлялось возможным.
Во мне проснулся жгучий интерес — кого они так оплакивают, неужели кого-то из детей сбила машина? Не дай бог, конечно.
— Здравствуйте, Мария Семеновна. Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор. У нас, что, в доме кто-то умер?
Минуты три дамы молчали. Стояли с приоткрытыми ртами и безумными глазами таращились на меня. Я уже подумала, что второпях надела платье шиворот-навыворот и поэтому выгляжу более чем странно. Потом Анна Кузьминична перекрестилась, Клава переложила метлу из одной руки в другую и сделала шаг назад, а Мария Семеновна, почему-то заикаясь, спросила:
— Ирочка, это ты, детка? Ты жива? С тобой все в порядке?
— Да, Мария Семеновна, а почему вы меня об этом спрашиваете?
Анна Кузьминична и моя соседка покосились на дворничиху. У Клавы забегали глазки, она откашлялась и пробормотала:
— Всяко бывает, может, чего и недосмотрела. А куда смотреть было, если лица нет? — оправдываясь, она сделала задний ход и растворилась в толпе. Мария Семеновна тяжело вздохнула:
— Из милиции к тебе приезжали. Вчера на углу девушку сбили. В кармане костюма нашли квитанцию с твоим адресом. Приехали сюда, попросили опознать. Я сразу отказалась, у меня сердце больное. Клава поехала и по костюму тебя опознала. — Мария Семеновна вновь зашмыгала носом и на всякий случай коснулась меня рукой, как будто до сих пор не верила своим глазам и перед ней стояла совсем не я, а мой фантом.
— Меня по костюму опознали?
— Да, по костюму.
— Мария Семеновна, да как же так? Я ведь вчера вечером к вам заходила. Как вы могли поверить, что это меня нет в живых?
— Ирочка, ты была у меня вчера, а из милиции приходили два часа назад. Они сегодня эту квитанцию в кармане погибшей девушки нашли. Понимаешь? Твоим звонили, не дозвонились.
— Сегодня суббота — они на даче.
— Наверное, так. Приехали сюда. Кто труп опознает? Я не смогла, а Клава узнала твой костюм. Как они там, в милиции работают? Взять и записать в покойники, — возмущалась Мария Семеновна.
— Это хорошо, что ты жива оказалась, — обрадовалась Анна Кузьминична.
«Понятное дело, что хорошо», — подумала я.
— А если бы выписали свидетельство о смерти, доказать, что ты жива, было бы чрезвычайно трудно. Вот, буквально на днях по телевизору показывали…
— Аня, ну что ты говоришь? — перебила Анну Кузьминичну Мария Семеновна. — Не видишь, Ирочке плохо? А ты, детка, не переживай, значит, долго жить будешь.
Я тихо заплакала, Облом стоял за моей спиной и не мог взять в толк: почему я плачу, если сбили совсем даже не меня?
— Ира, нельзя так реагировать. Ежедневно в городе кто-то погибает под колесами автомобиля. — Он тронул меня за плечо и протянул свой носовой платок.
— Ты ничего не понимаешь, я знаю, кто был в моем костюме. — И слезы хлынули мощным потоком из моих глаз.
