Все утро Джим провел, раскачиваясь из стороны в сторону на повозке; время от времени он спрыгивал с нее, чтобы помочь Бетси провести лошадь через вязкие кучи снега.
– Вот мой двор, – в какой-то момент заявила Бетси. – И вот мои коровы. Слышишь, как они переговариваются? Как старики в пабе – все знают и обо всем имеют свое суждение. Так, на этом мой обход закончился, но, если Альберт позволит, мы спустимся к реке.
Джим снова соскочил с повозки, они ухватились за вожжи и потащили Альберта, уговаривая его пройти мимо двора Бетси и бормочущих коров.
– Дай понюхать свой хлеб, Джим, – сказала Бетси.
Он уже надкусил кусочек, и ему хотелось растянуть остатки на следующие несколько приемов пищи. Бетси протянула руку и отломила большой кусок, и, когда она принялась жевать его, стали видны шатающиеся зубы.
– Бедная Рози Триллинг, – вздыхала она, продолжая говорить своим грудным голосом. – Бедная старая Рози.
Они приближались к реке. Джим чувствовал ее запах, слышал крики чаек. Улица, по которой они ехали теперь, была завалена рыбьими головами и костями, а на деревянных ящиках сидели женщины, разделывавшие рыбу. Руки у них были липкими и красными от рыбьих внутренностей. Вокруг них крутились коты и дети. Мимо прошла молочница с ведрами на коромысле, что-то крикнула, обращаясь к Бетси. Та щелкнула Альберта, веля ему остановиться.
– Говорит, что выпотрошит меня, – фыркнула женщина, – если ей покажется, что я продаю молоко на ее маршруте. Спрыгивай, Джимми, и спроси кого-нибудь, где живет Рози Триллинг. Кто-нибудь точно знает.
Джим соскользнул на землю с повозки, наблюдая за тем, как Хромая Бетси разворачивает свою клячу и та везет ее назад по улице.
«Я мог бы остаться с ней, – подумал он, – если не найду Рози. Я мог бы доить для нее коров и носить ведра. Наверняка она могла бы дать мне кров».
Мальчик поглядел женщине вслед.
– Бетси… – позвал он, но та его уже не слышала. Они с молочницей помоложе орали друг на друга, пока хромая кляча ковырялась носом в грязном снегу и обнюхивала рыбьи головы.
Джим побежал дальше по улице. Дома стояли вдоль реки, и во дворах у них стояли лодки. Мачты и рангоуты мягко покачивались на волнах, поднятых ранним ветерком. Мужчины выводили баржи, кричали что-то друг другу, голоса их отскакивали от домов и эхом разносились далеко над водой. Женщины стояли, уперев руки в бока, и наблюдали за ними.
Джим уже не помнил, как выглядит Рози. Ему представлялась крупная женщина с обсыпанными мукой руками и аккуратно спрятанными под белый чепец волосами, в накрахмаленном переднике, повязанном поверх ее длинного черного платья. Здесь никого похожего не было. У женщин, которых он видел, голова и плечи были укутаны в грязно-коричневые шали, они носили простые платья с обтрепанными подолами. Он слушал их голоса, пытаясь уловить тот, который сможет узнать, но все они звучали похоже, переходили на крик, заглушая низкие звуки идущих по реке барж и крики чаек.
Наконец он набрался духу, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь, где живет Рози Триллинг.
– Если она дома, – сказали ему, – то ищи ее в белом доме на нижнем конце улицы.
Он постучал в двери, и женский голос велел ему войти. Мальчик узнал голос Рози.
Она действительно была дома. Согнувшись над жаровней, в которой мерцали горячие угли, Рози пыталась заставить их разгореться ярче. В руках она держала перекрученную проволоку, на которой жарилась, поблескивая, селедка. Рядом с ней, закутанная в коричнево-серую шаль, на стуле, сколоченном из ящиков, сидела бабка. Рози отламывала от селедки куски и кормила ими старуху. Она повернула голову и с удивлением поглядела на Джима.
– Мужчины уже ушли, сынок, – сказала она ему.
– Рози… – произнес Джим. Глаза его разъедало от дыма, и он потер их тыльной стороной ладони.
– Да, я Рози, – ответила та, – и я сказала тебе…
– Я пришел спросить про Лиззи и Эмили, – произнес он. Казалось, дым заполнял его горло, скручиваясь внутри. Дышать было тяжело. – Я Джим Джарвис.
– Господи, спаси и сохрани. – Рози уронила селедку в огонь, и она брызнула во все стороны. Старуха принялась ругаться.
– Малыш Энни? – Рози глядела на него, закрыв рот ладонью.
Джим кивнул. Он прикусил руку, чтобы немного облегчить жжение в глазах. Он почти не видел Рози – она превратилась в коричневую размытую фигуру, обходящую жаровню и направляющуюся к нему. От нее пахло теплом и рыбой. Она присела, чтобы глаза их оказались на одном уровне, положила руки ему на плечи.
– Мама умерла. Уже давно, – начал Джим.
Рози прижала его к себе, обняла, словно он был маленьким ребенком, и впервые с тех пор, как Джозеф сообщил ему ужасную новость о смерти матери, Джим выпустил на волю ту боль, которая была заперта внутри, и заплакал.
11
Плюющаяся ворона
Рози сидела на полу и укачивала Джима, пока он не перестал плакать и не провалился в сон, затем она положила его на пол и вышла на улицу. Старуха вытянула ногу и попыталась пнуть Джима, чтобы разбудить его, но мальчик был слишком далеко, и достать его она не смогла. Вместо этого она плюнула в пламя.
Рози вышла во двор и пошла к сараю, построенному на реке. Вокруг него плескалась вонючая вода. Внутри он был завален ветошью и кусками просмоленных веревок, но она сумела связать их воедино, чтобы сделать кровать из чего-то вроде старых мешков. Рози вернулась в дом и наполнила поднос моллюсками и угрями, которые она собиралась продать неподалеку у магазинов, и поспешила на улицу. Она знала, что если Джим проснется, то далеко не уйдет, знала она и то, что не может позволить себе пропустить утренних покупателей.
Старуха наконец сумела пододвинуть свое сколоченное из ящиков кресло ближе и растолкала Джима. Тот медленно сел, удивляясь, что оказался в странной, задымленной комнате с беззубой старухой, таращащейся на него сверху вниз. А потом вспомнил, где он. Он был в доме Рози, в безопасности.
Старуха снова пнула его ботинком и кивнула в сторону наполовину съеденной краюхи хлеба, торчавшей у него из кармана. Она протянула костлявую руку, и Джим отломил кусок хлеба и подал ей, опасаясь ее блестящих глаз и неустанно жующего рта. Она сердито взглянула, ткнула его в руку, а затем открыла рот шире. Джим отломил кусок хлеба и поднес ей. Словно жадная птица, она клевала и ждала, и он скормил ей хлеб полностью, кусок за куском. Иногда, когда она жевала слишком медленно, он откусывал кусок сам.
Когда она задремала, мальчик вышел из дома и сел на берегу реки. На ней царило такое же оживление, как на рынке, в тумане искали путь парусные суда, туда-сюда сновали баржи. Вдалеке он разглядел несколько колесных пароходов, огромных и шумных. Ему было интересно, насколько далеко простирается река и каково было бы оказаться на одной из тех лодок, которые покачивались на волнах, оставляемых пароходами.
