Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
По-хорошему, такого батьку нам даром не надо. Нинка с ним в мировом суде познакомилась, она по работе туда часто ходила. Он там, бугай, судебным приставом работал. Ростом под потолок, весом под центнер, форма по швам трещала – бугай! А работа потешная: носить бумажки от одного стола к другому.
– Судебный пристав, передайте…
И он – бугаина – мягко поскрипывая башмаками, с великой осторожностью принимал бумажку от истца или ответчика. Ступая на цыпочках, с бережением, на весу, выпучив от старательности глаза, нёс к мировому судье. И так с утра до вечера: «Пристав, передайте!»
Понятно, с такой работы он как жеребец стоялый – и закрутилось у них с Нинкой. Нинка его уговорила поступить заочно на юридический, на свои же и выучила. В центре города кабинетик арендовали, как игрушечку отделали – занимайся своей адвокатской практикой, неси в дом копеечку. Новенькую «Ладу-Калину» шоколадного цвета в кредит купили, в ней Нинку с Толюшкой из роддома и привезли.
Как-то баба Фиса в молочную кухню в трамвае едет: глянь, в тенистом дворике, в густой листве знакомый шоколадный бочок аппетитно посверкивает. Не пожалела варикозных ног, вылезла из трамвая. И не напрасно: в велюровом салоне «Калины» на откидных сидениях зятёк усиленно практиковался с кудрявой, как овца, бабёнкой. Практика находилась в самом разгаре.
Баба Фиса дёрнула дверцу – торопились, дроли, не защёлкнулись изнутри. Бабёнку за овечий волос коротко сильно рванула, она заблеяла как резаная. Его – «хлясь!» – по багровой морде. И ещё, и ещё от души, с оттягом: «Хлясь! Хлясь!»
Он кровь по сопатке размазывает:
– Вы, Анфиса Петровна, неграмотная женщина, ничего не понимаете. Вы мне сейчас сделку сорвали!
– Твоя сделка дома пелёнки пачкает!
Короче, в тот же вечер чемодан больно грамотного зятя баба Фиса за дверь пнула. Видали таких. Адвокатский кабинетик, правда, зять отсудил. И «Ладу-Калину» тоже отсудил – не зря в юридическом-то штаны протирал. Ну и бог с ним.
Баба Фиса не копила зла, отпустила зятя с миром в душе, как батюшка советовал. С рождением Толюшки баба Фиса в церковь зачастила. Раньше только иконку на кухне за ситцевой шторкой держала. Сейчас ни одного православного праздника не пропускала, земные поклоны в храме клала, нищим копеечку непременно подавала, свечки ставила.
С божьей верой, с божьей помощью, с божьим словом всё у Фисы в доме и огороде ладится. Только снег сойдёт, у соседок ещё чахлые ростки не проклюнулись – а Фиса уже срезает молодой тугой, сочный лучок, петрушку, укропчик. За зиму народ соскучился по зелени, с руками рвёт.
Картошка у Фисы всегда самая ранняя да рассыпчатая, огурчики самые хрусткие да пупырчатые, морковка самая нежная да сладкая, яблочки самые наливные, аппетитные. Малыши тянут матерей к ласковой воркунье-бабушке, очередь к ней выстраивается.
– Да ты мой хороший, тащи, тащи мамку сюда! Сколько тебе годочков стукнуло, детонька? И у меня внучок такой же. Какого тебе овоща-витаминчика, золотце моё? Капустка животик лечит. С морковки глазки вострые будут. Яблочком зубки подточишь. Ягодкой язычок подсластишь. От свёколки щёчки разрумянятся… Кушайте на доброе здоровьице, милые, приходите ещё.
Товарки зыркают, а баба Фиса на них ноль внимания. Пересчитает, спрячет купюры в лифчик, подхватит пустые корзины – и домой. Огород-кормилец ждёт ухода, полива, подкорма.
В подвале у Фисы выстроились большие и малые пластиковые мешки. Мешки набиты весёлыми, яркими разноцветными гранулами, порошками, таблетками. Белыми, нежно-голубыми, зеленоватыми, жёлтыми как кирпичная крошка…
Племяш, колхозный агроном, дай бог ему здоровья, бесперебойно снабжает ими тётку. Фиса натягивает специальный халат, противогаз, резиновые перчатки (племяш настрого наказал), накладывает удобрения лопатой в вёдра. Щедро, не считая, не жалея, рассыпает дармовое удобрение толстыми слоями в междурядьях. Подумав, сыплет ещё. Хуже не будет, каши маслом не испортишь. Зато зеленушка и овощ отблагодарят: так в рост и толщину попрут, так соком и нальются, радуя глаз, грея душу.
Потом переодеться, тщательно с мылом помыть лицо, руки, прополоскать рот – и к Толюшке. Он уже ждёт, радуется, нетерпеливо подпрыгивает в кроватке. Тоже любит бабушкину морковку – только другую, со специальной грядочки. Фиса её на время обработки заботливо подтыкает плёнкой – не дай бог попадёт ядовитая пылинка. Да и сами с Нинкой кормятся с другого конца огорода: ни к чему им травиться химией – этой заразы нынче без того полно в воздухе и воде.
А уж Толюшку сам бог велел беречь. Слабенький он родился, с букетом болезней, а самая страшная: ДЦП. Восемь лет, а не ходит. Чуть что, судорожно выгибается дугой, запрокидывает головёнку, костенеет. И хоть вроде должны привыкнуть, а каждый раз пальцы не слушаются, трясутся и режутся стеклом, когда ваткой надламывают ампулу.
Дважды возили за границу на лечение – спасибо огородным денежкам, бог милостью не оставляет. Сейчас копят на поездку аж в Тибет, в священную долину… как её… При старухах-похабницах лучше не говорить, так высмеют, не приведи бог. Кат… Катманда какая-то. Нинка прознала про тамошнего монаха – говорят, от него паралитики своими ножками возвращаются.
Баба Фиса кормит Толюшку тёртой морковкой со сметаной, вытирает довольную замурзанную мордочку. Внук мычит, дёргается, требовательно тянется к бабушке. Ох, рученьки мои, рученьки, устали, изныли! Фиса берёт внука – ангельчика своего, свет ясный в окошке, ранку свою незаживающую. И:
– Тритатушки – тритата! Жили-были три кота!
ДИКАЯ СОБАКА ДИНКА
Ах, какая боль! Боль залегла на дне круглых карих женских глаз, слёзы прочертили полосы в склеившейся шерсти, сил осталось только на то, чтобы часто-часто, со всхлипами, дышать. Глубоко сжимает живот тоска, где-то между сердцем и желудком пульсирует самая живая жилочка. Она безотчётно трепещет в каждом существе, от человека до насекомого и травинки:
– Жить хочу!!!
– Да живи себе на здоровье, чего орёшь как резаная. Всех больных мне переполошишь. Два кубика проминазина – и зафиксировать.
Молодая собака, помесь овчарки с дворнягой, напрягшись, крупно дрожа, лежала на обочине шоссе, в вытаявшей в снегу розовой ямке. Вокруг редкие брызги – будто раздавили несколько клюкв. Временами Молодая унимала дрожь, укладывала длинную морду на лапы, но беспокоил бок: его рвал поселившийся внутри злой кусачий зверёк. Молодая бессильно клацала зубами, пытаясь ухватить, вырвать этого зверька. Не понимала, что это Боль, и взвизгивала, то бессильно покусывая больной бок, то исступленно принимаясь вылизывать его.
Давно пронеслась машина, сбившая собаку, – господи, куда они все несутся, как бешеные? В машине взорвалась страшная досадная брань, и ещё долго, пока авто не скрылось из вида, над шоссе нёсся удаляющийся яростный мат. А Молодая бережно отволокла себя на край дороги, осталась наедине со своей бедой.
Всего пять минут назад она резвилась со случайной подружкой у дороги, вдоль которой тянулся бетонный забор птицефабрики. Из-за него тянуло сытным, сладким духом тёплого цыплячьего навоза. Весь воздух был плотно пропитан этим умопомрачительным запахом. Голодные собаки, притворяясь, балуясь, чамкали, хватали пустыми ртами густо насыщенный воздух, подбрасывали и кусали пахучий снег, обманчиво превращавшийся в талую воду.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
