Все это было так для нее не характерно, что я забеспокоилась: вдруг причина не в Джейн Лоут.
Чудесная Джудит с заданием справилась; каким-то образом она проникла в скорбящий дом Лоутов и выцепила оттуда Мамочкину банку — уже пустую. Подбросить ядовитый гриб не получилось, но в целом грибная история прижилась. Слухи, конечно, не прекратились, но Мамочкиных ушей они не достигали. Джудит мне все докладывала, а я решила ничего не говорить.
Джудит меня всерьез заинтересовала. Я попросила Мамочку побольше рассказать о ней и выяснила, что в семье она была седьмым ребенком, родившимся поздно, считай случайно. Шесть первых были мальчики. Мамочка говорила, что Долл принадлежала к «избранным», выходит, и Джудит тоже. Вот почему она взялась нам помогать. Когда я попыталась разузнать, из-за чего мы не общались, Мамочка заявила, что они такие бешеные, что я бы с ними не сошлась. Невразумительное объяснение, но я сделала вид, что верю. Еще я выяснила, что Джудит работает учительницей в начальной школе Маркет-Харборо.
На той же неделе к нам заглянул деревенский констебль Билл Майерс. Засунув шлем под мышку, он мялся в дверях и чувствовал себя ужасно неудобно, будто стыдился, что выполняет такую обязанность. Мать Майерса, на тот момент двенадцать лет как скончавшаяся, всегда с восторгом отзывалась о Мамочке и говорила, что в трудные времена, когда позволить себе доктора мог не каждый, Мамочка их сильно выручала. Нервно покусывая карандаш, Билл заявил, что вынужден выяснить, не навещала ли нас Джейн Лоут. Из уважения к Мамочке он задавал вопросы мне.
— Она действительно приходила, — ответила я, налив ему бузинной настойки, — по поводу беременности. Но Мамочка сказала, что срок слишком большой, и отправила ее восвояси.
— Это правда, Мамочка?
— Я отправила ее восвояси, — со вздохом повторила Мамочка.
Майерс принялся делать заметки в блокноте, но передумал.
— Она, случайно, не назвала отца ребенка?
— С какого перепугу ей называть отца ребенка? — слишком ретиво выпалила я.
— Заткнись, девчонка, я еще в состоянии сама ответить. — Мамочка повернулась к Майерсу. — Она думает, я из ума выжила.
Майерс пытался обратить все в шутку:
— Нет, Мамочка, пока не выжила. Выходит, Джейн ушла, не получив помощи и не назвав отца?
Мамочка присутствовала при родах Майерса. Она окунала будущего констебля в ледяную воду, когда он, весь склизкий, только что выбрался из матки. И, глядя прямо ему в глаза, она сказала:
— Да, Билл, выходит, так.
— Что ж, этого вполне достаточно, — подытожил Майерс, захлопнул блокнот и осушил стакан. — Ну, я пошел. Ты береги себя.
— Я постараюсь, Билл, я постараюсь. Тебе машину-то еще не дали?
Деревенского блюстителя порядка давно обещали пересадить с велосипеда на патрульную машину.
— Да ожидаю со дня на день.
— Куда ты денешь этот драндулет?
— Отдам тебе, Мамочка.
Обмен остротами вышел так себе, но Майерса он убедил. Следующие несколько дней Мамочка почти не выходила из дому. Сидела и терзалась судьбой Джейн Лоут. Она раз за разом прокручивала в голове свои действия: мысленно готовила лечебный сбор, выверяла компоненты и их объем, выискивала ошибку. И хотя на меня свалились все домашние обязанности и поручения, я очень волновалась: уж больно сильно на нее подействовала эта история. Мамочка выглядела бледной и измученной.
Когда погода выправилась, я всеми правдами-неправдами уговорила Мамочку сходить со мною в город. Я знала, что она боится пересудов и что ей стыдно показываться на людях.
— Тебе нужно сходить на рынок и вести себя там как ни в чем не бывало. Иначе все подумают, что ты боишься. А значит, виновата.
И Мамочка сдалась. Она взбодрилась, помылась и переоделась. Несушки наши хорошо неслись, поэтому мы набрали полную корзинку яиц, взяли шитье и, облачившись в теплые пальто, отправились в центр Кивелла на традиционный воскресный рынок.
День был прохладный и ветреный. В глазах рябило от ярко-белых мчащихся по небу рваных облаков, а воздух наконец-то наполнился пронзительным ощущением весны. В кустарниках бурлила жизнь. У Мамочки уже почти улучшилось настроение, как вдруг я подвернула ногу, за что-то зацепившись на поросшей травой обочине. Я ойкнула, отпрыгнула и села на камень.
— Ой, нехороший знак, — сказала Мамочка. — Разворачиваемся.
— Со мною все в порядке. Сейчас сниму туфлю, ногу чуть помассирую, и пойдем.
— Не нравится мне это. Что-то будет.
— Да ерунда. Обычный вывих. Через минуту все пройдет.
Пока я мяла лодыжку, Мамочка осмотрела тропинку, поизучала облака. Я всеми силами старалась игнорировать ее провидческие выкрутасы: мне нужно было довести ее до города. А она тем временем уже приглядывалась к деревьям и кустам. Я знала: заметь она там хоть одну сороку или дерябу, нам бы пришлось идти домой.
Надев туфлю, я бодро заявила:
— Вот, Мамочка. Теперь все хорошо. Пошли.
Когда мы добрались до центра Кивелла, на рынке уже вовсю кипела жизнь: лотки, лоточники, грузовики. Мы подошли к молочнику, которому обычно сдавали яйца. Упитанный краснорожий мужичина лет шестидесяти по фамилии Трамп. Мне он никогда не нравился. Косился вечно и поджимал при этом губы. Через всю щеку у него, от носа к уху, тянулась жуткая семейка бородавок, как темный млечный путь. Я дождалась, пока от лотка не разойдутся покупатели, и подошла с корзинкой. Мамочка встала рядом. Приветствовал нас Трамп довольно бодро.
— Сегодня у нас целая корзинка, — радостно возвестила я.
Ему вдруг срочно приспичило переложить сыры.
— У меня сегодня яиц в избытке.
— Вот, значит, как, — сказала Мамочка.
Я осмотрела прилавок. Яйца имелись, но чтоб в избытке!
Трамп вытер пальцем нос.
— Сегодня не могу. Простите. — И отвернулся обслужить очередного покупателя.
— Такого в жизни не было, чтобы он не взял мои яйца, — сказала Мамочка.
— Но если у него в избытке, значит в избытке. И все тут.
— Нет у него никакого избытка. Пошли домой.
— Мамочка, не надо придумывать то, чего нет. Сдадим кому-нибудь другому.
Я отыскала бакалейщика, который с радостью освободил нас от яиц, потом мы занесли шитье по адресу и на минутку остановились посудачить со старой Мамочкиной знакомой на площади. И хоть мне показалось, что старушенции хотелось поскорее смыться, я не сказала Мамочке. Мы быстро покончили с делами и побрели домой. Наш путь лежал мимо паба «Белл».
«Белл» был забит народом. Музыкальный автомат играл моих любимых «Ярдбердз» и «Кинкз», а сквозь открытую дверь на улицу струился одурманивающий аромат табачного дыма, кислый запах эля и шум болтовни. Бывало, Мамочка водила меня в «Белл» на кружку темного, но в этот день она не выказывала ни малейшего желания заходить внутрь. Напротив, она прибавила ходу. И все же, едва мы отошли от паба на несколько шагов, как сзади промелькнула чья-то тень, и Мамочку толкнули в спину.
