Выращивание сахарного тростника было прерогативой влиятельных французских родов – богатых аристократов и крупных буржуа, способных вложить в это дело громадные суммы и нанять профессиональных управляющих. На крупнейших сахарных плантациях Сан-Доминго в поле работало по несколько сотен невольников. Кроме того, плантатору нужны были мельницы, помещения для варки сока, его консервирования и дистилляции, а также склады для продукции, готовой к погрузке на суда.
Не будь столь выгодного брака, Шарлю пришлось бы довольствоваться выращиванием табака, кофе или индиго. Ни одна из этих культур не сулила богатства и власти, которую давал сахар. Они требовали меньших затрат труда, а потому лежали в основе хозяйственной деятельности большинства мелких плантаций и ферм. Некоторые из них принадлежали свободным «цветным»[105](мулатам) или даже рабам, получившим вольную.
Шарль и его юная супруга были женаты всего несколько месяцев, когда на их пороге неожиданно возник брат Шарля Антуан. Последнему для этого пришлось проделать шестимесячное плавание из Гавра и целый день скакать из Порт-о-Пренса. Антуан сказал, что приехал ненадолго. А прожил у брата с женой целое десятилетие.
В среде французских аристократов восемнадцатого века были распространены два прямо противоположных отношения к работе. Старый подход к проблеме гласил, что любая коммерция недостойна благородного дворянина; новая линия поведения вдохновляла французских аристократов богатеть при помощи бизнеса и торговли, хотя, в отличие от представителей их сословия в английских колониях, любой физический труд они по-прежнему даже не обсуждали. Рабовладельческая экономика Сан-Доминго[106]идеально подходила для высокородного французского предпринимателя, позволяя ему пользоваться принципами политэкономии и накопления капитала, не замарав руки.
На первый взгляд Шарль отвечал любым современным ему представлениям о том, как аристократу надлежит улучшить собственное существование: он женился на деньгах и, как казалось, увеличивал их благодаря внимательному управлению. В отличие от Антуана, он был настолько же энергичен, насколько жаден. Шарль выжимал из рабов все соки, и плантация процветала – до такой степени, что через несколько лет он выкупил долю у вдовы Тюффэ[107]. Он разбогател настолько, что его поместья затмили владения его рода в Нормандии и он мог посылать деньги домой родителям – маркизу и маркизе, чтобы те могли провести остаток жизни на широкую ногу. Старый маркиз поклялся[108]перед нотариусом, что после их смерти Шарль получит все свои деньги назад за счет продажи поместья.
Антуан был скроен из иного сорта[109]благородной ткани и придерживался более традиционных взглядов, то есть предпочитал избегать любого производительного труда. Казалось, этот ленивый и беспечный дворянин явился на Сан-Доминго с желанием высосать все соки из предприятия младшего брата.
* * *
«Пребывание на Сан-Доминго[110]само по себе не опасно для жизни, там нас убивают наши пороки, наши неутоленные желания», – писал один молодой француз, который провел на острове одиннадцать лет, а затем вернулся во Францию. Повсюду в сахаропроизводящей колонии он сталкивался с рискованными «чрезмерными удовольствиями» и считал, что ему повезло остаться в живых. Климат и постоянная погоня за прибылью, замечал он, превращали как старожилов, так и новичков в людей, которым свойственно «жестокое и вспыльчивое» поведение. «Отягощенные проблемами и работой, колонисты предаются пороку, и смерть валит их с ног как коса – пшеничные колосья».
Мать одного богатого молодого креола[111]жаловалась, что ее сын «предавался развлечениям[112]и распутной жизни. Он собрал гарем из чернокожих женщин, которые контролировали его и управляли плантацией». Для белых на Сан-Доминго, без сомнения, было совершенно обычным делать из рабынь наложниц. В книге «Voyage a Saint-Domingue» германский путешественник барон де Вимпффен пишет, что межрасовые связи были распространены повсеместно, их никто не скрывал и самые уважаемые члены общества смотрели на это сквозь пальцы. Барон даже обвиняет приходского священника, что он вносит «вклад в рост числа обитателей[113]своего дома», зачиная метисов вместе с чернокожей любовницей. Причина заключается не только в похоти, оправдывал священник, но и в желании увеличить паству.
Французская администрация попыталась воспрепятствовать этому процессу. Один из первых законов в колониальном уголовном кодексе, изданном в 1664 году, запрещал хозяевам «развращать негритянок[114]под угрозой двадцати ударов кнутом за первый проступок, сорока ударов – за второй, пятидесяти ударов и клейма на щеке в виде цветка лилии – за третий». Однако стремительный рост числа мулатов за следующие сто лет говорит сам за себя.
