А вообще, надо сказать, мир все еще больше приспособлен для них, чем для нас. Вот знание они контролируют – и в этом деле являются полными монополистами. Правда, хранят они подконтрольное им знание в очень неудобном виде, вперемешку со всяким хламом. Не решаются выбросить даже самое ветхое старье и располагают свои ресурсы шиворот-навыворот: свежие поступления в самом конце, а вначале всякий отстой – его субики называют «образованностью», а то и «мудростью». Для нас, правда, они разработали более удобный способ хранения – поисковые системы в Интернете, и хотя сами вовсю ими пользуются, но за образованность такое знание не считают. Тексты и зрелища тоже производят почти исключительно субики, часть из них исключительно для себя (этой продукцией они гордятся, за нее награждают друг друга и обычно с придыханием копируют, не открывая), а часть для нас – то есть для всех. Тут они в общем-то справляются, хотя и получается слишком много отходов. Забавно также, что произведения для открытой культуры (она у них называется массовой) оплачиваются деньгами, а тексты, отправляемые в отстой, – посмертной славой. Ее они ценят очень высоко, хотя и не могут толком объяснить почему. Но тут мы их разочаруем. Если планета достанется все-таки нам, «посмертную славу» мы упраздним вместе с прочими осложнениями.
С деньгами, кстати, тоже все обстоит не очень понятно. Не так, как в компьютерных играх, где доступ к основному ресурсу и способы его расходования вполне прозрачны. В жизни основной ресурс требует периодического возобновления, и, хочешь не хочешь, приходится вставать на подзарядку. К сожалению, на это время большинство других опций блокируется. Здесь, пожалуй, и скрывается главное несовершенство мира, и состоит оно в том, что загрузка основным ресурсом происходит слишком медленно и неоправданно часто. В играх такая ситуация называется зависанием, и следует признать, что субики приспособлены к ней гораздо лучше, чем нормальные люди. Не умеющие целесообразно расходовать основной ресурс обладают тем не менее огромным преимуществом при подзарядке. Для субиков этот режим (начисление денег на счет) часто даже не выделен в особые рамки и, как правило, совместим с другими занятиями. Совмещение, конечно, наносит ущерб нормальным человеческим занятиям – так ведь у субиков все равно все нормальные человеческие занятия ущербны, и даже безлимитный ресурс не может помочь им в этом отношении.
Нет, не хотел бы я быть субиком – как представишь себе жизнь, где все не впрок, где не можешь найти себе друзей и создаешь врагов на ровном месте, сразу сообразишь, что их хитромудрых преимуществ и даром не надо. Лучше мы будем как Мышь, ведь преимущества Микки-Мауса настоящие, а не поддельные.
Примерно так могла бы выглядеть предельная для хуматона глубина самоотчета. Понятно, что настоящий, глубокий самоотчет есть привилегия несчастного сознания, однако и наивность, если она совершенно бесстрашна, может быть в высшей степени поучительной. При всей философской уязвимости рефлексии «счастливого сознания» (субики, конечно, могут рассматривать подобное словосочетание только в кавычках), по крайней мере две высказанные здесь мысли достойны внимания. Это мысль о «хирургической транспарации» с целью устранения осложнений и соображение относительно неспособности субъекта к самозабвенным аффектам, полное неумение вести себя навстречу сбывающимся мечтам и исполняющимся желаниям.
Первый тезис может показаться кощунственным или провокационным, интерпретировать его каким-либо другим образом субъекту просто не по силам. Между тем мы имеем дело с воспроизводством на новом витке хорошо знакомой установки Просвещения. Если «ученье свет, а неученье тьма», то сопротивление «тьмы» в расчет не принимается; считается непреложной истиной, что преодолевать подобное сопротивление необходимо во благо самого же сопротивляющегося. Более того, попытка сопротивления в данном случае трактуется как признак неразумия, неполной принадлежности к рангу полноценных человеческих существ[24]. Медикализация безумия, проанализированная Фуко, дополняется и жесткой педагогической установкой, при которой за объектом педагогического воздействия не признается ни права возражения, ни права уклонения. Скажем, кому придет в голову обращать внимание на неразумное дитя, которое заявляет, что оно не хочет учиться: ведь суверенность желания присуща лишь просвещенному субъекту. Это уже на подходе к ПСК доза логоинъекции была снижена за счет цепочки «демократизаций», за счет перехода к более «экономной» конфигурации индивида, для которой приведение в состояние просвещенности уже не требует таких колоссальных педагогических вложений. Но прежде чем это случилось, Просвещению пришлось «воспитывать» своих неразумных подопечных с не меньшим рвением, чем Петру I свой жестоковыйный народ[25].
Разве не те же самые резоны лежат в основе тезиса о дальнейшем просвещении, т. е. о принудительной транспарации по отношению к тем, кто хоть и расстался с предрассудками, но сохранил подозрения, тип апперцепции, конституирующий саму субъектность субъекта? Хуматонам, конечно, не так-то просто ответить, чем же плохи уклоняющиеся от транспарации, но ведь от идеологов Просвещения мы и вовсе не дождались ответа, «чем плохи непросвещенные». По мнению Кондорсе и Мабли, их просто «жалко» – следовательно, именно человеколюбие не позволяет оставлять их в варварском непросвещенном состоянии. Вот и хуматонам из ПСК тоже жалко субиков.
Что же касается второго пункта самоотчета, где субики определяются как неспособные к чистым аффектам, то тут налицо довольно неожиданное совпадение с Ницше, подтверждающее рессентимент с противоположного полюса. Попробуем вновь предоставить слово Т. Аутисто.
«Ницше отследил момент зарождения субъекта, говоря его словами, "интересного домашнего животного". Этот человеческий типаж пришел на смену людям прямой чувственности, беззаветным в своей отваге и бесхитростности, великодушным, способным с открытым сердцем говорить миру "да" и "нет". Увы, вымершую благородную породу сменили люди рессентимента – их исчерпывающую характеристику Ницше дал в своей работе "К генеалогии морали". Там же философ высказал убеждение, что речь идет все-таки о промежуточном варианте, о некоем результате массовой порчи, онтологической коррупции человеческого в человеке. На фоне фальсифицированного статуса присутствия с абсолютным преобладанием "изморалившихся субъектов", носителей рессентимента, попадались все же свободные умы, «удавшиеся» экземпляры, – у Ницше по именам названы Стендаль, Гете и Хафиз. По отношению к ним всех прочих философ готов был рассматривать как черновой набросок.
И вот мы видим, что "промежуточные" исчерпали свое. Новые люди, "неосапиенсы", стремительно заселяют среду присутствия, мутный поток Weltlauf, внося в него долгожданную прозрачность и завершенность, недостижимую для черновиков и набросков. Neosapiens (или, если угодно, "хуматон", раз уж так сподобились назвать его критики) преодолевает ressentiment, вновь восходя к прямой чувственности. Он освобождается от парализующей примеси противочувствия, от пресловутой амбивалентности чувств, на которой базировался как психоанализ, так и рессентимент в целом. Искажения при передаче и приеме аффектов, рассматривавшиеся как неизбежность, как условие sine qua non, вроде земного тяготения, в значительной мере преодолены; изощренный психологизм рессентимента исследователи ближайшего будущего спокойно смогут списать на "помехи в эфире". Разумеется, вновь обретенные модусы чувственности значительно уступают по своей амплитуде аффектам героев Эсхила, Шекспира да и самого Ницше. Что ж, таков результат обуздания неукротимой стихии, несомненная заслуга Просвещения, бросившего вызов как неистовству Ренессанса, так и амбивалентности души, которая, согласно Тертуллиану и Августину, "по природе своей христианка". Аффекты neosapiens очищены от паразитарных примесей и, если можно так выразиться, вторично элементарны.
