— Мне не нравится твой настрой, — сказала Джейн.
— Какой такой настрой?
— Безнадежный.
Дорога к дому вела через холм, фары высвечивали подкопченные выхлопной гарью слежавшиеся сугробы, похожие на отъевшихся ламантинов. Асфальт индевел под колесами, присыпанная солью обочина белела, словно кость.
— Я, наверное, шизанутый.
— Шизанутый?
— Я один такой, Джейн. Других случаев, кроме моего, не зафиксировано.
— Ты не шизанутый. Ты просто болен.
— Вот именно — на голову.
Как и положено хорошему юристу, он, логик, свято верил в силу прецедента. А у его мучений прецедента не существовало, как не существовало признанного врачами и клиническими исследователями возбудителя болезни — токсина, патогенного фактора, наследственного заболевания… Никаких физических признаков. Ни улик, ни прецедента, и специалисты лишь в затылке чешут. Остается только психика.
— Позвонил бы ты все-таки доктору Багдасаряну, — посоветовала Джейн.
Тим не ответил, и они заехали в гараж в молчании. Уже выключив двигатель и открыв дверцу, Джейн повернулась к мужу. Он, не моргая, смотрел сквозь лобовое стекло, и по отросшей за сутки щетине катились слезы.
— Ох, бананчик… — выдохнула Джейн.
Она положила руку ему на грудь и почувствовала судорожные всхлипы, отчаянные попытки не разрыдаться. Тим не любил плакать. Он боролся со слезами, как мальчишка борется со сном, когда разум вступает в схватку с телом и проигрывает. Видеть его плачущим оказалось так непривычно, что у Джейн невольно тоже закипели в глазах слезы — словно в детстве, когда жалость была естественной, как дыхание.
Уже ночью в кровати Джейн изложила Тиму свой план. Она будет, одевшись по погоде, следовать за ним во время хождений и присматривать во время сна. Придется уйти с работы. Все равно она не сможет спокойно сидеть в офисе, если в любой момент Тима занесет куда угодно, и он, словно потерявшийся ребенок, будет растерянно озираться посреди незнакомого района.
— Не сажать же тебя снова на цепь, — пояснила она. — Значит, остается одно — я бросаю работу.
— Я не хочу, чтобы ты из-за меня увольнялась.
В период наручников она смогла заботиться о нем только потому, что сидела дома. А потом вдруг раз — и у Тима все прошло. Какое это было облегчение! Теперь те тоскливые дни в четырех стенах воспринимались как домашний арест, из которого она невольно искала лазейки — взять хотя бы ту пару случаев, когда ее угораздило перебрать вина перед тем, как везти Бекку на занятия скрипкой. Во время болезни она настолько отдавала всю себя уходу за мужем, что, по сути, только им, его мучениями и жила, и потом, пока не занялась недвижимостью, долго не знала, куда себя деть.
— Нам ведь эти деньги погоды не сделают.
— Но тебе нравится работа. Ты в ней реализовалась и живешь полной жизнью.
— Ты не поверишь — вы с Беккой и есть моя жизнь, — возразила Джейн.
Тим молчал в темноте. Очищенный апельсин луны светил в открытые окна спальни, достаточно рассеивая мрак, чтобы видно было дыхание. Тим лежал поверх одеяла, Джейн, наоборот, закуталась почти с головой.
— Почему я вдруг не поверю?
— Потому что у тебя как раз вся жизнь в работе.
— Ты так это видишь?
Молчание.
— Послушай, — попросила Джейн после паузы. — Кто-то должен за тобой присматривать. Ты уходишь теперь дальше, чем прежде.
Как же отчаянно ему хотелось согласиться, если бы она только знала… Его одолевал страх, одолевало желание на кого-то положиться.
— Это слишком большая жертва, — сказал он наконец. — Я не хочу, чтобы получилось, как в прошлый раз, когда ты впала в депрессию, стоило болезни уйти, а мне вернуться к работе.
— Я не впадала в депрессию. Просто не сразу обрела себя заново.
— Все равно, это слишком большая жертва.
Джейн больше не сказала ничего, потому что втайне вздохнула с облегчением.
12
На пороге кабинета возник Майк Крониш. Даже на таком расстоянии казалось, что он нависает прямо над тобой, а уж вблизи — ни дать ни взять медведь гризли, вставший на задние лапы. Внушительная фигура, упакованная в костюм, являла собой воплощенную мечту кукурузных штатов. В коридорах при виде его жался к стенкам младший персонал, который Майк гонял в хвост и в гриву.
Крониш занимал выборную должность управляющего партнера, главы отдела судебной работы. Именно он распределял нагрузку между остальными партнерами, диктовал политику отдела, председательствовал в совещательных и судебно-правовых комиссиях. А еще он считался внутренним голосом фирмы. Официальная иерархия среди партнеров «Тройер и Барр» отсутствовала, однако на управляющего партнера возлагались определенные политические обязанности, подразумевающие в том числе урегулирование важных вопросов.
— Тук-тук… — произнес Крониш.
— Да-да, — ответил Тим.
Крониш вошел и сел напротив, закинув ногу на ногу. В воздухе запоздало повеяло ароматом лосьона после бритья, маскирующим даже намек на осечку.
— Я сразу к делу, — заявил Крониш. — Звонил Хоббс. Жаловался.
— Тебе звонил?
— Ты пропустил вчерашнюю встречу.
— Погоди, — нахмурился Тим. — Я ведь договаривался с Питером. Питер должен был приехать на слушание. Где, черт дери, его носило?
— Скажи-ка мне, Тим…
— Что?
— Кто ведет это дело? Кто из вас партнер? Питер?
— Вот именно, Майк, кто ведет дело? Я не могу послать Питера на заседание?
— Ведешь ты, допустим. Но если мне — мне! — звонит недовольный клиент…
— А если веду я, то я и решаю, самому идти или отправить Питера.
Крониш потер переносицу и уронил руку обратно на колено, откидываясь в кресле. Повисло молчание.
Среди прочего Крониш прославился в компании тем, что однажды выставил счет за двадцатисемичасовой рабочий день. Если прыгать по разным часовым поясам, такое вполне возможно, — проработав сутки без перерыва, Крониш сел на самолет до Лос-Анджелеса, где продолжил трудиться уже по западному времени. Соответственно, заполняя табель нагрузки за ту неделю, он с полным правом увеличил астрономические сутки на несколько часов. С каким удовольствием Тим сейчас перемахнул бы через стол и сожрал бычье сердце незаслуженного баловня судьбы, сидящего напротив…
— Нянька этому дерганому нужна, — произнес он, прерывая молчание.
— Этому дерганому нужен оправдательный приговор, — ответил Крониш.
— Вот именно. И именно поэтому меня не было на слушании. Зачем, спрашивается, я тут носом землю рою? Это ведь даже не заседание, а просто так, за руку его подержать. Вот что, Майк, при всем уважении — не лезь, а? Я со своим клиентом сам разберусь.
