Что тут началось! Наверное, два часа мама и папа вели с Димой «профилактические беседы». Я молчала. Не знаю, что на меня нашло, но я поняла, что отговаривать его бесполезно. Потом, когда страсти немного утихли, я позвала брата в свою комнату.
– Обещай мне одну вещь, – сказала я.
– Какую?
– Обещай, что не будешь рисковать зря. Поклянись, что ты едешь в Чечню, потому что должен, а не потому, что хочешь свести счёты с жизнью.
– Клянусь.
Он произнёс это так серьёзно, что у меня не осталось никаких сомнений. Неожиданно я заплакала. Мы обнялись. «Обещай мне, что не погибнешь. Пожалуйста, обещай…» – шептала я, зарывшись лицом в его волосы. Димка ласково вытер мои слёзы и тихо сказал: «Понимаешь, я должен это сделать. Отправляют всех – Антона, Мишку, даже Ивана Серафимовича – независимо от возраста. Нельзя остаться…» Но я чувствовала, что за его словами кроется ещё одна фраза: «Я хочу забыть. Хотя бы на эти три месяца». Нет, Димка никогда бы так не сказал. Хотя подумал – наверняка.
Послезавтра он сядет в поезд и поедет туда, где рвутся снаряды и люди гибнут неизвестно за что. Я не понимаю, кому нужна эта война. И просто хочу спокойной жизни. Для себя, для родителей, для брата… И для своей страны. Ведь мы все этого заслужили.
16 ноября 1999 года
Конечно, я не могла не спросить Татьяну Мироновну, куда подевался наш Дмитрий Иванович так неожиданно и быстро. Мы с Олей как раз дежурили после уроков, класс был пуст и чист, а вторая смена ещё не появилась. Мы «атаковали» классную с двух сторон: – Пожалуйста, расскажите нам…
Татьяна Мироновна сдалась почти без боя:
– Только никому, договорились? У Дмитрия Ивановича тяжело заболела жена. Рак. Они долго боролись с особенностями нашей медицины, но в итоге стало ясно, что лечить ее можно только в Москве. Причём за бешеные деньги. Дмитрий Иванович нашёл каких-то влиятельных знакомых в Министерстве образования, те договорились с клиникой, и в итоге буквально седьмого ноября им пришёл срочный вызов на операцию. Его жене предстоит почти год лечения. Детей у них нет, оставлять её в Москве одну Дмитрий Иванович не захотел. Так что с новой четверти он учитель истории в одной из московских школ. Министерство образования помогло ему перевестись и даже обеспечило комнатой в общежитии. Всё произошло очень быстро, откладывать было нельзя, вот он и уехал так внезапно, ни с кем не простившись.
Мы с Олей молчали. А что тут скажешь? Такой вот поворот судьбы. Да, мне жаль, что так получилось. И я надеюсь, что там, в Москве, у Дмитрия Ивановича всё получится, а его жену спасут.
– Он очень не хотел уходить из школы, всё-таки проработал здесь пятнадцать лет. Но это лечение для них – единственное спасение.
Да, грустно. Но, в то же время, у них есть шанс, потому что жизнь нашего директора и его жены не перечёркнута, и хотя путь к выздоровлению непростой, он всё-таки есть. Гораздо хуже, когда этого пути нет и нет ни одного шанса на спасение. Как с Машей. Как с сотнями мальчишек, которые едут в Чечню подставлять себя под пули.
Мне так страшно за брата… Страшнее, чем когда я увидела в его руках пистолет. Ведь тогда я была уверена, что смогу вмешаться, а теперь точно знаю, что не сумею повлиять ни на что.
Ольга Викторовна сегодня сказала мне, что ей очень понравился мой реферат и она отправляет его на областной конкурс, по итогам которого будет конференция. Результаты станут известны уже через неделю. А я даже не волнуюсь – мне всё равно. Зато стоит вспомнить про брата – и сердце разом ухает куда-то и стучит, стучит, стучит, так быстро, что даже больно дышать…
17 ноября 1999 года
Сегодня провожали Димку. Мама и папа до последнего момента уговаривали его не ехать. Отец подключил какие-то свои связи, с Димой много кто «беседовал», но брат остался непреклонен. Конечно, родители ужасно расстроены. Мама даже плакала. Я тоже. Да, я верю, что всё должно как-то наладиться, что мой Димка вернётся живым и здоровым, что в нашем доме когда-нибудь воцарится покой. Но не сегодня. И не завтра…
Три месяца… Так долго! И стрелки часов, кажется, замирают, когда я думаю о том, что три месяца больше, чем девяносто дней, потому что эти девяносто дней помножены на ежеминутное ожидание… Письма, звонка, чуда? Димка уже уезжал в долгие командировки, но в такие – никогда. За всю мою жизнь мы расставались максимум на три недели. Как же я буду без него?
Помню, несколько месяцев назад, когда жизнь казалась мне простой и скучной, по утрам, лёжа в постели, я говорила себе: «Всё это сон. Это не по-настоящему. По-настоящему будет сегодня». Мне кажется, это «по-настоящему» наступило. И оно, к сожалению, очень похоже на фильм, который интересно смотреть и в котором страшно сниматься.
18 ноября 1999 года
На улице снег. Колючие снежинки больно бьют по глазам. Стёпа дал мне кассету Виктора Цоя, и я уже десятый раз слушаю «Звезду по имени Солнце». Потом снова включу «Хоакина Мурьету». От этой рок-оперы я просто сошла с ума. Знаешь, когда слушала в первый раз, мне было ужасно тяжело. Особенно после сцены «Нападение». Страшно. Мерзко. И больно. Неделю я вообще не могла спокойно вспоминать об этой рок-опере. Сейчас слушаю только «избранные мелодии» – особенно «Арию Звезды». Как бы мне хотелось однажды стать чьей-то Звездой. И найти свою…
А на улице снег. Скорей бы уж настоящая зима… И снег хлопьями – большими, пушистыми, воздушными…
20 ноября 1999 года
Сегодня у Наташи день рождения. Как всегда в этот день, вечером мы с Олей пришли к ней на ужин. Общались с Наташиными родителями и старшей сестрой и ели самый вкусный в мире «наполеон», который печёт Наташина мама… У них очень тёплая семья, но… совсем другая, не такая, как моя.
За столом обсуждали, кто куда будет поступать. Оля сказала, что она собирается в Институт культуры, где уже учится на первом курсе Дик. С жаром говорила об их будущем, рассказывала о танцевальных конкурсах, в которых они участвуют. Я говорила что-то о поступлении на юрфак, заикнувшись, правда, что допускаю возможность альтернативы.
– Вот видишь, Ната, девочки уже определились, – вздохнула Анна Александровна, Наташкина мама. – Только ты у нас всё никак не решишься.
– Мама, у меня ещё есть время, – сказала Наташа. И села за пианино.
Как она играла! Как пела – сначала одна, потом на два голоса с сестрой! Я восхищаюсь Наташиными музыкальными способностями – ведь нам свойственно восхищаться теми качествами и талантами, которых нет у нас самих. Да, я играю на фортепиано, иногда даже неплохо. Люблю петь, но при этом, если никто не аккомпанирует мне, не попадаю верно и в две ноты (за что, надо сказать, Димка чуть ли не ежедневно поднимает меня на смех). А уж подобрать мелодию и сыграть её… Нет, это выше моих возможностей.
– Наташка, с твоим талантом тебе точно нужно музыкой заниматься! – воскликнула я в порыве восторга, когда Наташа закончила «Застольную песнь» Бетховена.
