Клара из Мурсии, почти еще подросток Клара, взобравшись на Болеслао, кончает раз за разом, испытывая целую серию оргазмов (а Болеслао, как уже говорилось, не проведешь, он прекрасно знает обо всех уловках проституток). Клара — сплошное сокровище, находка. Это может длиться до бесконечности.
— Клара, у меня есть деньги, чтобы заплатить тебе за целую ночь.
— Не беспокойся сейчас о деньгах. Ты напоминаешь мне моего отца. Я с тобой в полном улете. Вот и все. Жаль, что у тебя нет брюшка, как у него.
В промежутке между порциями такого немереного количества любви/любви, вдохновленный подвигами молоденькой профессионалки, Болеслао требует от нее:
— Клара я хочу, чтобы ты побрила лобок и все вокруг.
* * *
А. едет на минимотоцикле Ханса по едва знакомым пустынным воскресным улицам, насыщенным одиночеством и густыми тенями. Он уже был пьян, когда вышел из дома, и теперь чувствует, как ветер скорости, скорость и ветер проясняют ему голову. Какое удовольствие мчаться на этой игрушке немца так, что дух захватывает. Из этого красного, крохотного, как будто циркового мотоцикла можно выжать гораздо больше, чем обещают на первый взгляд его детские колеса.
А. накручивает все новые и новые круги в воскресных сумерках, не выезжая за пределы большого квартала, дорогого квартала в верхней, северной части города с прямыми улицами, свободными от транспорта, и с чистыми проститутками. По мере того как скорость возрастает, художник чувствует, что позади остаются его многообещающая молодость с потерпевшими крушение надеждами; жалкий кинематографический брак; не дающаяся и вечно не продающаяся живопись; домашние неурядицы и пристрастие к алкоголю. Он замечает, как люди на тротуарах улыбаются, глядя на его игрушку, и вдруг его охватывает и уже не отпускает чувство полной свободы. Он становится как бы прозрачным, продолжая лететь на чужом мотоцикле, который теперь кажется ему родным. Как это мне не пришло в голову раньше, черт, купить такой мотоцикл. Его далекое и недавнее прошлое отступают, забываются на веселом замкнутом маршруте, когда на разрешающий сигнал светофора (по всем правилам дорожного движения) грузовик выезжает ему наперерез на одном из перекрестков. Но как же мог этот тип нестись с такой скоростью по этим улицам, да еще и на мотоцикле.
Мотоцикл мягко упал рядом. Уцелевшие на почти лысой голове А. волосы слиплись от крови. Мертвым он вытянулся во весь свой небольшой рост в желтом резком свете фар тяжелой машины. Почти счастливая смерть.
Вокруг него суетятся водители грузовика, люди, живущие в соседних домах, и немногочисленные воскресные прохожие оказавшиеся поблизости.
Клара с удовольствием исполняет каприз Болеслао. В номере, оснащенном на все случаи жизни, Клара ориентируется как в своем собственном доме. Она мгновенно приносит из ванной мыло и опасную бритву. Сидя на стуле, голая (рядом, на другом стуле, поместилось все необходимое для бритья) она намылила весь свой пушок, покрывающий лобок и эту срамную линию, идущую вдоль промежности. Ее детские руки с обгрызенными ногтями выполняют тонкую работу с помощью опасной бритвы, которая выглядит жутковато, вздыбливая перед собой (как нос ледокола) мыльную пену и срезанные волоски. Болеслао видел ледокол в кино. А сейчас он, тоже сидя на стуле, точно напротив, выпрямившись, переполняемый эстетическим и эротическим удовольствием, внимательно наблюдает за тем, что делает девушка. Сейчас все это вместе взятое напоминает ему что-то имеющее отношение к живописи, возможно — какую-то картину Сезанна или Соланы[7]. Он ничего не смыслит в живописи и поэтому путается. Все это ему со знанием дела мог бы объяснить А. Но А., счастливый, пользуясь воскресеньем, катается на игрушечном мотоцикле. Клара похожа на ребенка, играющего с топором между ног.
Болеслао, почти полностью одевшись и как всегда с воображаемой шляпой в руке (сейчас она лежит у него на коленях) в очередной раз осознает, что это его занятие — призвание. Прежде чем переспать с женщиной и после ему нужно не спеша рассмотреть ее, понаблюдать за тем, как она чем-нибудь занимается, например, бреет пушок на своем лобке или подмышками, которые точь-в-точь как два сверхштатных маленьких и невинных половых органа. Ему нравится различать слова «пушок» и «волосы». Волосы — это шерсть человека, волосы — это то, что сохранилось от антропоидов, которыми мы были, а пушок — это шелк тела (хотя с точки зрения антропологии все возможно как раз наоборот, или одно и то же), женский пушок это шелк, вырабатываемый женским родом подмышками, между ног и по всему телу. Болеслао повторяет, обращаясь к самому себе, пока наблюдает за действиями Клары: «Волосы это шерсть, а пушок — шелк». Клара похожа на жертву или мистика, истязающего бичом свою плоть.
Египтянки брили себя полностью, с головы до пят, включая пушок на лобке. В оголенности лобка и вульвы (помимо дальнего родства с культурой Египта) Болеслао ищет подростка, разумеется, подростка, скрывающегося в пушке женщины, как Красная шапочка в лесу.
Клара продолжает свою работу, проявляя при этом терпение и изящество. Клара, которую на самом деле, наверняка, зовут не Кларой, держит бритву, оставив мизинец согнутым в воздухе. Должно быть, это характерный признак того, что она родилась в Мурсии.
В происходящем есть, конечно, и элемент садизма. Лезвие сначала скоблит пах, но затем достигает больших губ, и там порез может оказаться фатальным. Женщина может как бы сама себя кастрировать. Болеслао откровенно наслаждается зрелищем, как если бы это был спектакль, в котором Клара бреет свой лобок, исполняя роль послушницы, не смеющей противиться Богу.
Возможно, ему доставило бы удовольствие побрить девушку собственными руками, но он знает, что у него могут сдать нервы или даже отказать сердце. С другой стороны, такие вещи нужно рассматривать, находясь не слишком близко, нужна определенная дистанция, чтобы видеть сразу всю сцену (по этой причине театральные критики не садятся в первый ряд).
Клара постоянно ополаскивает лезвие в тазике с водой, собирая в нем мыльную пену и срезанные волосики. Болеслао обожает эту педантичность, свойственную женщинам. Как знать, говорит он самому себе, возможно, что в нем погиб идеальный супруг. Клара несколько раз тщательно вытирает бритву, скорее она вытирает ее даже не тщательно, а с удовольствием. И то, что особенно при этом возбуждает, — как контрастируют вызывающее мурашки лезвие бритвы и нежнейшая женская плоть между ляжками и на ягодицах. Клара — воплощение херувима, играющего с огненным сверкающим мечом ангелов.
Закончив, она встает на ноги, юная и улыбающаяся, со щелочкой золотой вульвы между ног, похожей на входное отверстие копилки, и уносит все в ванную комнату. Болеслао, одеревеневший на своем неподвижном стуле, одетый и одновременно голый, нелепо сжимающий коленями и руками не существующую шляпу, настолько углубился в самого себя, что его это пугает. «Это настолько я, что мне даже страшно», думает он.
Из ванной доносятся отчетливый целительный звук воды, льющейся из разных (иногда позвякивающих) посудин, и слова песенки, неосознанно напеваемой Кларой в полголоса. Возможно, это Money/Money из Кабаре. Болеслао глубоко вздыхает и чувствует себя счастливым, вопрошая при этом, как долго еще его старое сердце сможет выдерживать счастье.
